будут с презрением смотреть на него. «Доносчик, предатель, Иуда». Нет даже воровской чести… И к тому же он боялся, чертовски боялся. А что, если он поднимет глаза и увидит Карлиона, чье обезьянье лицо он видел идеально преображенным, чье лицо за три года нищеты он стал чуть ли не боготворить, а теперь возненавидел. Это вполне могло случиться. Это было своего рода донкихотство, романтика, глупость — то, что Карлион любил рискнуть, добровольно сунуть свою шею в петлю для спасения товарищей.
— Вы Эндрю Фрэнсис?
Это было сказано сэром Генри Мерриманом, но вопрос хлестнул свидетеля как обвинение, как еще одна пощечина. Кровь прилила к щеке. Элизабет говорила: «Иди в Льюис, иди в суд, дай свои показания, и ты докажешь, что у тебя больше мужества, чем у них».
«Ты здесь, чтобы ублажить свое тело», — прошептал внутренний критик, но, взмахнув рукой так, чтобы все видели, Эндрю отверг и этот мотив, и это вознаграждение.
— Нет, — прошептал он, шевеля губами, — ради Элизабет.
Звук ее имени придал ему мужества, как будто вдали протрубил бледный храбрый дух. Эндрю поднял глаза.
— Да, — ответил он.
Воображение укрепило его. И когда он увидел знакомые жесты, они не подействовали на него.
Но он был не готов к непредвиденному. Узнав его, Тимс наклонился вперед и с облегчением улыбнулся. Его улыбка совершенно ясно говорила: «Теперь все в порядке. Это — друг».
Эндрю поспешно отвел глаза и посмотрел на галерею.
— Где вы были в ночь на 10 февраля?
— На борту «Счастливого случая».
— Что вы там делали?
Слава Богу, Карлиона не было.
— Я занимался контрабандой. Мы должны были доставить груз той ночью.
Мистер Фарн победно улыбнулся через стол мистеру Брэддоку, мистер Брэддок в ответ нахмурился. Его багровое лицо приобрело неприятный синий оттенок. Он поднялся и торопливо заговорил с одним из подсудимых.
— Сколько лет вы занимались этим делом?
— Три года.
— Видите ли вы кого-нибудь из ваших товарищей в суде?
Все еще не глядя на галерею, боясь увидеть знакомое лицо, Эндрю кивнул:
— Да.
— Вы можете указать их присяжным?
Из смутного калейдоскопа незнакомых лиц, старых и молодых, толстых и худых, свежих и поблекших, выплыло прямо на него мужское лицо — тонкое, мертвенно-бледное, хитрое, со срезанным подбородком и косящими глазами. Глаза избегали его взгляда, но как-то испуганно и зачарованно возвращались.
— Вы можете указать их присяжным? — с нетерпением повторил сэр Генри Мерриман.
Лицо понимало, что его увидели и узнали. Язык облизнул губы. Глаза больше не избегали Эндрю, а впились в его лицо со страхом и мольбой. Эндрю знал, что ему надо только поднять палец и указать на галерею, и еще один враг будет обезврежен. Останутся только Карлион и этот неуклюжий великан Джо. Лицо тоже это знало. Эндрю начал поднимать руку. Это был самый безопасный путь. Если он отпустит кокни Гарри, Карлион будет знать совершенно точно, кто их предал.
— Здесь, — сказал он и указал на скамью.
«Дурак, дурак, сентиментальный дурак», — корил он себя в глубине души, а его душе, как это ни удивительно и сверхъестественно, было все равно. Она была светла и пьяна победой над его трусливым телом. Она с гордостью несла, как знамя, имя девушки. Это будет стоить тебе жизни, сказал он себе, но труба вдалеке и это знамя в душе придавали ему мужества. «Я выиграю, — сказал он, — и она похвалит меня. Это первая в моей жизни безрассудная глупость». Он больше не смотрел на галерею и поэтому не видел тучной старухи с легкомысленными прядями желтых волос, которая прокладывала себе дорогу к двери, и, когда двумя минутами позже мистер Брэддок с клочком белой бумаги в руке вышел из зала суда, он отвечал на вопрос сэра Генри Мерримана:
— А что вы там делали?
— Помогал грузить в лодку бочонки бренди. Затем я вошел с ними в лодку и греб к берегу. Они начали выгружать груз, и, пока они это делали, я улизнул. Луны не было. Было темно, и они не видели, что я ушел. Я удрал в дюны и спрятался.
— Почему вы улизнули?
— Я не хотел быть там, когда появятся таможенники.
— Каким образом вы узнали, что таможенники появятся?
— Двумя днями раньше я послал анонимное письмо начальнику таможни в Шорхэме, указав время, когда мы намеревались привезти груз, и точное место высадки.
— Вы ушли и спрятались среди дюн. Что случилось потом?
— Неожиданно раздались крики и шум убегающих людей. Затем выстрелы. Я дождался, пока все стихло, и потом уполз.
— Теперь будьте внимательны в своих ответах. Можете ли вы сказать присяжным, кто был с вами перед высадкой?
— Да. — Он без колебания назвал людей на скамье подсудимых.
— Был ли еще кто-нибудь?
— Да, Карлион, руководитель, потом человек, которого мы звали кокни Гарри, и Джо Соллер.
— Вы знаете, где эти люди сейчас?
Вновь его глаза встретились с глазами на галерее. Вновь глаза его врага были полны страхом и мольбой. Эндрю улыбнулся. Он был теперь уверен в себе.
— Нет, — сказал он.
— Сколько выстрелов вы слышали, пока прятались?
— Я не знаю. Стреляли одновременно, и все смешалось.
— Но стрелял не один человек?
— Да. Несколько.
— Высказалось предположение, что у одного из ваших товарищей была личная ссора с Рекселлом. Вы знаете что-нибудь об этом?
— Нет.
— Спасибо. Достаточно.
Как только сэр Генри Мерриман сел, в суд вернулся мистер Брэддок.
Он улыбнулся довольно злобно сэру Генри и начал перекрестный допрос.
— Сколько лет вы связаны с командой «Счастливого случая»?
— Три года.
— Ваши отношения были дружескими?
— В своем роде.
— Что значит в своем роде?
Эндрю прищурился и ответил не адвокату, а подсудимым.
— Меня терпели, — сказал он, — относились с презрением. Никогда не спрашивали моего мнения.
— Почему вы тогда не ушли от них?
— Мистер Брэддок, это относится к делу? — с ноткой раздражения спросил сэр Эдвард Паркин.
— Мой лорд, с моей точки зрения, чрезвычайно. Если ваша светлость настаивает…
— Очень хорошо, тогда продолжайте.
— Почему вы от них не ушли? — свирепо повторил мистер Брэддок.
Эндрю отвел взгляд от знакомых лиц на скамье и посмотрел в красное холерическое лицо адвоката. Его забавляло, что человек с таким лицом должен задавать ему вопросы о таких туманных вещах, как мотивы. Факты, твердые и прочные, как щепки дерева, — вот единственное, что он в состоянии оценить.
