— У меня не было денег, мне некуда было идти, — сказал он.
— Приходило ли вам на ум, что можно честно зарабатывать на жизнь?
— Нет.
— Были ли у вас какие-либо иные мотивы оставаться на «Счастливом случае» в течение трех лет?
— Да, дружба с Карлионом.
— Как вы там оказались?
— Из-за дружбы с Карлионом.
— С человеком, которого вы предали?
Эндрю покраснел и потрогал щеку кончиками пальцев:
— Да.
— Что вас побудило написать донос в таможню?
— Вы действительно хотите это знать? — спросил Эндрю. — Или это напрасная трата вашего времени и времени суда?
— Не надо речей, — проговорил сэр Эдвард Паркин высоким надменным голосом. — Отвечайте на заданный вопрос.
— Это случилось потому, что у меня был отец, которого я ненавидел и которого мне всегда приводили в пример. Это сводило меня с ума. А я — трус. Вы все это знаете.
Эндрю схватился за край перегородки и наклонился вперед, в его голосе послышался гнев, лицо покраснело от стыда.
— Я боялся боли и ненавидел море, шум и опасность, и, если бы я хоть что-то не сделал, это продолжалось бы всегда, и я хотел доказать этим людям, что со мной надо считаться, что я могу расстроить их планы.
— И повесить их.
— Я никогда не думал об этом. Клянусь. Как я мог предположить, что начнется стычка?
— А как же ваш друг, Карлион? Вы ничего не сделали, чтобы предупредить его?
— Надо было выбирать: он или я.
Бородатый мужчина, которого звали Хейк, во втором ряду заключенных вскочил на ноги и потряс кулаком в сторону Эндрю.
— Вот и теперь: он или ты! — закричал он. — Карлион тебя за это достанет.
Тюремщик толкнул его вниз.
В суде становилось невыносимо душно. Судья и дамы на галерее обмахивались надушенными платками. Лоб Эндрю был горячим и липким от пота. Он вытирал его ладонью. Ему казалось, что он уже несколько часов стоит незащищенным под пристальными взглядами в суде. Его губы пересохли, и ему очень хотелось пить.
«Дай мне силы пройти через это», — в душе молил он — не Бога, а образ, который носил в своем сердце и за которым пытался укрыться от глаз, смотревших на него.
— Где ваш отец? — спросил мистер Брэддок.
— В аду, я надеюсь, — ответил Эндрю, и с галереи донесся взрыв смеха, который был подобен прохладному весеннему ветру в тропическую ночь. В суде не разрешалось никаких освежающих прохладных ветров. Смех был пресечен криками служителей.
— Вы хотите сказать, что он умер?
— Да.
— И из-за ненависти к умершему вы предали своих товарищей, с которыми жили в течение трех лет?
— Да.
— Вы надеетесь, что присяжные поймут это?
— Нет. — Голос Эндрю дрогнул от усталости. Ему вдруг захотелось объяснить этому краснолицему адвокату, который так надоел ему вопросами, что он не спал всю ночь. — Я не надеюсь, что кто-нибудь поймет, — сказал он и мысленно добавил: «Кроме Элизабет… и Карлиона».
— Вы надеетесь, что присяжные поверят этому?
— Но это правда.
Красное лицо вновь приблизилось к нему с настойчивостью насекомого.
— А я предполагаю, что весь ваш рассказ неправда.
Эндрю покачал головой, но он не мог отделаться от этого голоса, который приближался к нему снова, и снова, и снова.
— Вы никогда не писали доноса?
— Писал.
— Вы говорите это, чтобы спасти себя от скамьи подсудимых?
— Нет.
— Вы никогда не высаживались с грузом в ночь на 10 февраля.
— Говорю вам, я высаживался.
— Вы были с женщиной, пользующейся дурной славой.
— Нет, это неправда.
В Эндрю росла слабость. Чтобы не упасть, он ухватился за борт свидетельской ложи. «Я мог бы сейчас уснуть», — сказал он себе.
— Можете ли вы поклясться перед присяжными, что не были в обществе падшей женщины?
— Нет, я отказался, — утомленно сказал он. Он не мог понять, каким образом этот красный пузырь с назойливым голосом был так хорошо осведомлен о его поступках.
— Что значит вы отказались?
— Я был в Сассекс-Пэд в Шорхэме, когда ко мне подошла одна девчонка, но у меня с ней ничего не было. Карлион зашел выпить, и я побоялся, что он меня увидит. Поэтому я сказал: «Нет». Я сказал: «Нет. Я не хочу спать с тобой. Не сегодня». И ускользнул. Я не знаю, видел меня Карлион или нет. Я боялся и пробежал несколько миль по холмам.
— Это, без сомнения, не та женщина. Нет необходимости рассказывать присяжным обо всех женщинах, с которыми вы общались.
Мистер Брэддок хмыкнул, и присяжные захихикали. Сэр Эдвард Паркин позволил себе слабую улыбку, не сводя глаз с молодых женщин на галерее.
Лица перед Эндрю: адвокаты за столом, судебный пристав, судейский клерк, который теперь крепко спал, бородатые заключенные на скамье подсудимых, зрители на галерее, двенадцать враждебных, похожих на коров присяжных — стремительно превращались в неясное пятно, одно большое составное лицо со множеством глаз и ртов. Только лицо мистера Брэддока, красное и сердитое, отчетливо выступало из этой массы, когда он наклонялся вперед, чтобы выпалить очередной из своих вопросов, которые казались Эндрю абсурдными и бессмысленными.
— Вы все еще утверждаете, что высадились вместе с заключенными в ночь на 10 февраля?
— Говорю вам — это правда. — Эндрю сжал кулаки, страстно желая вдавить это красное агрессивное лицо в серый туман, окружавший его. «Тогда бы я уснул», — подумал он и с тоской представил себя на прохладных белых простынях, под теплым и чистым одеялом, которыми не воспользовались прошлой ночью ни его беспокойный мозг, ни тело.
— Вспомните, это было два дня тому назад. Разве вы не были в обществе женщины, пользующейся дурной репутацией?
— Нет, я не понимаю, о чем вы. Я не был с такой женщиной уже несколько недель. Вот мой ответ, и давайте покончим с этим.
Глядя в лицо мистера Брэддока, которое качалось взад и вперед, Эндрю с удивлением увидел, что оно у него на глазах явно распадается на части. Оно смягчилось, распалось и изобразило тигриную любезность.
— Я не хочу утомлять вас. Это для вас, должно быть, очень утомительное испытание. — Мистер Брэддок сделал паузу, и, невзирая на усталость, Эндрю улыбнулся, вспомнив ткачиху Боттом:. «Я буду реветь нежно, как голубка».
