— Я ничего не натворил?.. — резко спросил он.
— Нет. Это он просто немножко поворочался. Вот послушайте.
И она в порыве необъяснимого доверия положила ладонь мужчины на свой круглый живот, и Мик ощутил слабое шевеление внутри.
— А-а, черт! — Это было его любимое выражение, хотя именно сейчас оно было совсем неуместно. Мик взглянул на Фэйт, и его словно вырубленное из гранита лицо озарилось мгновенной, но искренней улыбкой. — А-а, черт! — пробормотал он снова, почувствовав новый толчок.
Фэйт невольно улыбнулась в ответ, и тут же оба испугались собственной искренности. Оба потупили взгляд, каждый сам себя ругая за телячье простодушие, и секундой позже Фэйт уже сидела на кровати одна, а он стоял у двери.
— Дорогу через пару часов расчистят, — бросил ей Мик через плечо. — После ленча съездим в город и переговорим с этим вашим техасским полицейским.
Сапоги, подумал Мик, выводя «блейзер» на только что расчищенную дорогу. Ей нужны теплые сапоги. Сейчас на ней были синие сапоги из его кладовой, но они совершенно определенно были ей велики. Ей нужны сапоги, теплые варежки, меховая шапка и брюки по погоде… Ей нужен миллион всяких вещей, но самые необходимые он должен купить ей еще до того, как они вернутся домой. Наклонившись, Мик переключил систему обогрева в салоне, чтобы Фэйт чувствовала себя как можно комфортнее.
Фэйт, однако, была явно не в своей тарелке. Она старалась не глядеть на него, но он, как магнит, притягивал ее, и всякий раз при взгляде на Мика ее словно бы обдавало каким-то теплом, идущим от него.
Без сомнения, он был образцом мужественности, по крайней мере в ее физическом воплощении, и седина, подступающая к длинным черным прядям, лишь усиливала это впечатление. Ему удивительно шли зеркальные, в стиле авиаторов начала века, очки: их черная блестящая поверхность, казалось, образовывала еще одну плоскость его величественно-сурового лица, такого же сурового, как заснеженный пустынный пейзаж за окном.
Интересно, что сделало его таким суровым и замкнутым? По крайней мере — внешне, ибо она, Фэйт, имела возможность разглядеть под этой непроницаемой броней другого человека, без колебаний открывшего перед ней двери своего дома, согревшего и успокоившего ее в своих объятиях в минуту душевной слабости.
Прикусив нижнюю губу, Фэйт старалась смотреть в окно. Сейчас ей хотелось набраться мужества и задать один-единственный вопрос: как он жил все эти бесконечно длинные годы, с тех пор, когда они виделись в последний раз, и каким образом тихий, нежный юноша превратился в твердого, как кремень, мужчину.
Мик повернул голову, и ее смущенное лицо отразилось в зеркале темных очков.
— У вас сейчас вид любопытного котенка, — сообщил он низким раскатистым голосом. — Что именно вас интересует?..
И вдруг Фэйт поняла, что ей хочется знать о нем все, но при этом ни один из ее вопросов не имеет отношения к прошлому. Ей показалось, что в тоне Мика проскользнуло что-то чувственное. Нет, подумала она. Скорее всего это ошибка. Не может мужчина находить ее сексуально привлекательной, тем более сейчас, когда она на шестом месяце.
Мик же снова переключил свое внимание на дорогу, а потому Фэйт оставалось лишь гадать о верности или неверности своего предположения. Вообще-то ей больше, чем какой-либо другой женщине, было понятно, какую угрозу может представлять собой здоровый и сильный мужчина. И при этом, несмотря ни на что, он почему-то казался ей таким надежным, что ее так и тянуло прислониться к его могучей, как скала, груди.
Боже, как хотелось ей после стольких лет одиночества и ужаса почувствовать хоть какую-то опору в жизни. Жгучее желание тепла и защиты захлестнуло ее. Нет, было бы нечестно воспользоваться отзывчивостью Мика, а кроме того, она не имеет права расслабляться. Ей скоро предстоит думать и заботиться о ребенке, а этому ребенку нужна будет сильная и уверенная в себе мать.
Как бы ни поворачивались события, за оставшиеся до рождения ребенка месяцы ей предстоит окончательно стать хозяйкой своей судьбы и пресечь попытки кого бы то ни было командовать ее жизнью. Фэйт Монроуз-Уильямс пора в конце концов повзрослеть!
Губы Фэйт горько сжались. Все детство и юность ее готовили к тому, что она должна стать женой, хранительницей очага для мужчины, который все взаимоотношения с внешним миром будет выяснять сам, за нее. Никто не вложил ей в голову, что может наступить такой момент, когда ей придется рассчитывать только на себя, и судьба ее ребенка будет зависеть от того, насколько самостоятельной она окажется. Никто ее не предупреждал, что брак может превратиться в каждодневный кошмар, что муж, опора в жизни, будет бить ее смертным боем, а затем и вовсе попытается прикончить. Никто не предостерег, что мужчина может настолько свихнуться в своей ревности, что приревнует ее к своему собственному семени, проросшему в ней и…
Господи, какой же обманутой она себя чувствовала! В ушах у нее не смолкал голос матери: ни при каких обстоятельствах нельзя выказывать мужчинам свой ум, потому что им не нравятся женщины с мозгами, а нравятся похотливые и безмозглые курицы, а коли так, то нужно уметь возвеличивать мужчину в его глазах даже ценой собственного унижения. Хорошая жена — та, что делает мужчину счастливым, чего бы это ей ни стоило… И вот результат: за все годы замужества ее ни разу не спросили, чего хочет она и что нравится ей. Она просто-напросто была ничтожеством, а потому с ней нечего и считаться.
Если же муж бил ее, то виновата в этом, конечно же, была она сама: она не сумела сделать его счастливым, поэтому он ее и бил. Если бы она приготовила на ужин цыпленка, а не бифштекс, если бы не заснула в то время, когда он должен был вернуться с работы, если бы не обратилась слишком любезно к молодому продавцу в магазине — тогда бы он не стал ее бить. Она была виновата во всем — от начала и до конца, потому что справляйся она со своими обязанностями получше, муж был бы добрее к ей. Каждый удар, каждое ругательство Фрэнка лишь подтверждали ее неспособность быть женщиной и заставляли ее острее чувствовать вину за свою неполноценность.
— Но я же была не виновата!
— Фэйт!
Погруженная в переживания, она не сразу поняла, что крик души вырвался наружу.
— Фэйт! — Мик, остановив машину на обочине, внимательно поглядел на нее.
Фэйт, не осмеливаясь поднять глаза, вжалась в кресло.
— Извините, — прошептала она. — С тех пор, как я беременна, я часто размышляю вслух и плачу.
— Раз так, поплачьте всласть, — ворчливо-добродушно сказал Мик. — Вот, возьмите!
Он протянул ей носовой платок и снова вырулил на дорогу. Меньше слов — меньше проблем. Пусть поплачет вволю, говорят, помогает.
Благодарная Мику за молчание, Фэйт промокнула глаза. Господи, как же она устала всего бояться… Устала уставать от всего на свете.
К тому моменту, когда Мик остановил машину перед полицейским участком, Фэйт была спокойна — по крайней мере внешне.
Здание, в котором размещался участок, причудливо сочетало в себе черты готического и викторианского сталей и заметно выделялось на фоне домов новой постройки. Народа в центре города в этот морозный день было мало, и улица казалась пустынной и угрюмой.
Мик провел Фэйт через комнату дежурного, где его широкой улыбкой приветствовал Чарли Хаскинс. Чарли только что заново приступил к своим обязанностям. Два месяца он провалялся в больнице после ранения, полученного в перестрелке при предотвращении попытки похищения ребенка. История эта здорово переполошила весь округ Конард, никогда не знавший преступлений такого рода.
— Как себя чувствуешь, Чарли? — спросил Мик.
— Отлично, — с готовностью ухмыльнулся Чарли. Он считал, что обязан Мику жизнью: тот подобрал его, раненого, истекающего кровью в овраге за городом. — Шеф и этот техасец ждут вас.
Мик кивнул и подтолкнул Фэйт в сторону двери, ведущей в кабинет Нэйта.
— Сюда.
