Он все не мог забыть отпуск Бердыбекова.
Увидев меня, он утер слезу, отхлебнул еще, и почему-то шепотом спросил:
— Зам, ты видел?
— Что? — перешел на шепот и я.
— Вот вечно вы замы так! Когда мелочь какая-то, вы ее раздуете до размеров авианосца, а мимо серьезного события проходите, не заметив! «Что»! — передразнил он меня.
Потом, еще раз отхлебнув, жестом пригласил меня наклониться, и почти в ухо произнес:
— Негры…
— Какие негры, где? — я, грешным делом, подумал, что командир перенапрягся, готовясь к поступлению в академию и читая учебник по МРКД (международное рабочее и коммунистическое движение), в котором борьбе черных за свои права было отведено не мало места. — В Африке?
— В п…де! У тебя под носом, в кубрике, а ты и не знаешь!
Служить будут… На моей подводной лодке… Негры… Уй! Командира передернуло, а на глаза опять навернулись слезы.
Я проникся серьезностью момента. У супостата процентов 80 экипажей кораблей имели темный цвет кожи. Это они охотились за нами, а мы за ними. И их — на лодку? А если в бою расовая принадлежность окажется выше долга?
Я пулей выскочил в кубрик. Действительно, на крайней
койке, у стены, сидело трое курчавых, губастых, темно-фиолетовых ребят. В синих робах советских матросов. Они о чем-то тихо говорили на незнакомом языке.
— Может, суахили? — попробовал угадать я. Суахили я не то что не знал, но даже никогда его не слышал.
Пришлось проверить догадки командира:
— Do you speak English?
Бойцы напряженно замолчали. В их темных, выпуклых, похожих на крупные темные вишни глазах с красноватыми белками, не мелькнуло даже тени понимания. И это хорошо, так как пришлось бы вспоминать тему «Допрос военнопленного» на английском, а именно ее я в училище и пропустил.
Восточно-закавказский разговорник остался на лодке, пришлось начать с привычного:
— Вассалом Алейкум!
Бойцы оживились и почти дружным хором ответили:
— Алейкум вассалом, ага-джан!
Стало понятно, что мусульмане, но тень сомнения все же оставалась. И среди негров масса последователей этой веры. Тем более, по-русски они не понимали.
В качестве переводчиков были вызваны: ассириец Джабаров, дагестанец Курбанов, уйгур Раджабов, таджик Бердыбеков, адыгеец Хаджоев, азербайджанец Валиев, грузин Габурадзе, узбек Давлетханов, туркмен Сейтмурадов и даже кореец Ким. Этакий курултай башибузуков, но без достархана. Казахов, армян, башкиров, татар и бурятов я решил не вызывать.
Негры смотрели на нас довольно испуганно, но потом сообразили, чего от них хотят.
Начался тест на опознание. Шестая проба — таджик Бердыбеков, виновник всефлотского шума — дала желанный результат. Негры зашипели, загукали и заклекотали. Они оказались особым таджикским племенем с примесью индийской, афганской и пакистанской крови. Племя живет в горах Памира, питается бараниной и лепешками. С гор они не спускаются, муку доставляет вертолет. В школу дети, естественно, не ходят, лишнее это при таком первобытном укладе. Диалект у них тоже был уникальный, даже Бердыбеков понимал их плохо.
Однажды военкомат не выполнял план по призыву, и этих чабанов увезли тем же вертолетом, что доставил муку, в райцентр.
Мука играла роль приманки, чтоб дети гор выползли из своих пещер к доброй железной птице. В этот раз птица оказалась злой.
Потом какой-то умник определил, что чабанам место именно на подводной лодке — та же оторванность от цивилизации и минимум удобств.
Все это я узнал позже.
Получив ответ на главный вопрос и с воплем:
— Таджики! Таджики! — я помчался к командиру.
Наверное, я кричал в том же ключе, что и бедные болгарские крестьяне при приближении турок: «Янычары, янычары!», потому что командир уже доставал из сейфа пистолет, услышав мой истошный крик.
— Александр Петрович, таджики! — выдохнул я.
Командир молча спрятал пистолет в сейф
— Зам, чего ты так разорался? Таджики и таджики. Не негры ведь. Чего глотку рвать? Зачем ты мне сказал, что это негры? Я же сразу понял, что азиаты, а ты заладил: «Негры, негры»…
— Блин, ошибся, Александр Петрович.
— Ну, ты уж постарайся больше не ошибаться. Выясни все. А то орешь про негров, я и поверил. И вообще, Сергей Викторович, почему не Вы лично принимали и встречали пополнение?
Я оценил изящество хода и перевода стрелок. Командир не может проявлять слабость ни при каких обстоятельствах, особенно в случае с неграми. Даже передо мной. Ноблесс облидж — положение обязывает.
— Захлопотался, Александр Петрович. В следующий раз всенепременно встречу. Первым. Я.
Командир уловил сарказм в моем голосе, и плеснул вина во второй стакан, появившийся на столе. Мы чокнулись и закрыли вопрос. Ни в Африку, ни, тем более в Таджикистан никто из нашего экипажа в отпуск не ездил. Никогда.
Кстати, таджики-негры русский выучили за месяц. Не потому, что на нем разговаривал Ленин, а потому, что Бердыбекову присвоили очередное воинское звание — старшина первой статьи, и отдали несчастных ему в подчинение.
Лейтенант Першинг
Американцы имели на вооружении ракету «Першинг». И когда к нам на лодку пришел лейтенант Вершин, его тут же и окрестили «Першингом». Лейтенант был мал ростом, упитан не в меру, волосат и ленив. Кроме того, он пребывал в постоянной задумчивости, чего лейтенанту не положено. Лейтенант должен, как губка, впитывать особенности окружающей служебной среды и приспосабливаться к ней. Задумчивость могла помешать служебному росту и повышению профессионального мастерства. А мастерство штурманенку, после училища, ой как надо было повышать.
На «Першинга» он начал откликаться уже на второй день, то есть не был начисто лишен способностей к обучению. Взялись мы за него крепко. За месяц подготовили к дежурству по кораблю, за два — к несению вахты на якоре, а потом и на ходу.
Лейтенант пыхтел и старался. Он оброс щетиной, а его лицо приобрело устойчивый масляный блеск. Если кто не знает, на человека, находящегося внутри подводной лодки, воздействуют около двухсот тридцати вредных примесей.
Это выделения аккумуляторных батарей, пластика, дизелей, краски, магнитные поля, вредные примеси в воздухе и многое другое.
Однажды я, бывший надводник, лег спать раздетым, в одних трусах. Утром, проснувшись, обнаружил, что та часть тела, которая была укрыта одеялом, осталась чистой, а грудь покрылась противным, черным, масляным налетом. Этакий полунегр-полубелый. С тех пор я спал одетым, как и все, стараясь забыть надводную будуарную лафу. Эти умывальники в каютах, это рассветное солнце, этот свежий воздух, проникающий через приоткрытый иллюминатор, эти шторки над кроватью, эта пепельница на столе…
Со временем Першинг опять впал в задумчивость.
Больше того, он начал просыпать утренние построения и, даже страшно сказать, подъем флага, а это
