Вдоль, вдоль по берегу неизведанного, вдоль по берегу неразгаданного, и вагнерова ночь заведомо черна, как будто на снегу проталина… А бард угрюм. Но ба! Луна взошла, и лунный луч игрою своей, своей иглою прошил весь мрак над горною грядою. * * * Каменные глыбы. Монументы седовласой старины. Расплывчатость тумана — клубящийся певчий дым курящейся трубки. Чьи-то шаги в густой и тихой темноте, шаги, бесшумные шаги,— и все растворяется во мраке. Одинокий неподвижным взглядом пронзает лихорадочную быстротекучесть пустотелых словес, бежавших из темницы мозга. Он задумчиво смотрит, как скрещиваются, подобно шпагам в вихрях ветра, порожденного дыханием склепов, эти слова блеклых тонов, и величественно глядят его глаза — зрачки сфинкса, и торжественно горит его взгляд, который погасила усталость, но возжгло сумасбродство верховного света. И вот эти красноречивые глаза заговорили магическим голубым языком пламени, и голос пророка прорезал пространство и время, мелодичный, как лебединая песня, и мудрый, как вещее слово филина. Но никто так его и не услышал. Только камни: каменные глыбы, монументы седовласой старины, дряхлых времен, наполовину растворившихся в теплом тумане тлена, в клубах сизого дыма курящейся трубки познания, в мареве испарений, в мерцании тлеющих ароматических смол… И в тишине камни и монументы прошептали молитву луне, которая в плавном полете стерла мягкие черты мрака, проникновенную смутность теней, - и он опечалился. Задумавшись на мгновение, он обратился к луне с речью своих очей, а потом удалился, подобно теням, гонимым лунным светом. И жизнь снова потекла по своему привычному руслу.
