ним одной левой. Подумаешь, насадить ящерицу на прут!
Конан скромничал, с наивностью варвара преуменьшая свой подвиг. В глубине души он знал — совершенного им не смог бы повторить ни один человек на свете.
Этой победой он был обязан только себе самому, а вовсе не предначертанию судеб или удачному стечению обстоятельств…
— Слезай, девочка! — прокричал он хрипло. — Дракон сдох, обожравшись бамбука. Веди меня в свою деревню: я помог тебе, а теперь вы мне поможете!
IX ТАНЕЦ ЛЬВОВ
Бамбуковая хижина была погружена в полутьму.
Ароматный дымок желтого лотоса кольцами поднимался вверх, прозрачные щупальца тянулись к дымовому отверстию в потолке, вырастая из нефритового чубука изукрашенного золотого кальяна, стоявшего на полу перед старым кхитайцем, что сидел, скрестив ноги, на красной циновке.
Старику было под восемьдесят; лицо его напоминало пожелтевший пергамент, испещренный бесчисленными письменами морщин. Тем не менее, в его облике сквозила почти юношеская энергия, сочетавшаяся с властным спокойствием и ясностью мысли. Он придерживал чубук левой рукой, размеренно и с наслаждением попыхивая душистым, слегка пьянящим дымком. Зоркие черные глаза внимательно изучали черноволосого, белокожего исполина, который сидел на низком стуле против него и с жадностью поглощал тушеный рис «ши-ла», что подала ему спасенная девушка.
Теперь на ней была курточка, целомудренно застегнутая чуть не до подбородка, и вышитые штаны. Наряд выгодно оттенял ее золотистую кожу и огромные, глубокие, раскосые глаза, а блестящие волосы были уложены в замысловатую прическу. Словом, ничего общего с полуголой, растрепанной, насмерть перепуганной девчонкой, которую Конану довелось спасать и от людей, и от чудовища. Но киммериец хорошо помнил жаркое объятие ее рук в час отдыха на лесной поляне, когда она по-женски отблагодарила его со всем пылом дочери Востока, — ну, а в нем-то ответная страсть всегда вспыхивала легко…
Они путешествовали один день и одну ночь, останавливаясь лишь тогда, когда девушка выбивалась из сил. Когда же она окончательно выдохлась, Конан усадил ее на свои широкие плечи, и его не знающие усталости ноги понесли вперед их обоих. И вот наконец тропа вывела их на просеку. Там, у ручья, стояла дюжина крытых щепой лачуг; ручей сверкал серебром от обилия играющей рыбы. Из лачуг навстречу пришельцу выбежали суровые желтокожие мужчины, вооруженные луками и мечами. Они, впрочем, быстро разобрались, что к чему, и воинственный клич сменился криками радости: спасителя односельчанки приветствовали, как желанного гостя.
Скоро Конан узнал, что в деревне жили люди благородных кровей, бежавшие в джунгли от тирана Ях Чиенга Ужасного. Жизнь их была исполнена постоянного страха: в любой момент могли нагрянуть прислужники чародея — когорты вооруженных меченосцев — и всех уничтожить…
Когда, насытившись и допив последний глоток желтоватого рисового вина, Конан утер рот, старый хозяин заговорил:
— Могуществен некогда был клан Канг, который я, Канг Хзу, по сей день возглавляю… В те годы Пайканг с его пурпурными башнями был прекраснейшим среди всех городов-государств северного Кхитая. Сверкающие латами полки охраняли мирный люд от воинственных поползновений Шу-чена с севера и Руо- чена, что на юге. Плодородная земля приносила обильные урожаи… Мой дворец в Пайканге блистал всем великолепием искусства и культуры нашей древней цивилизации… Но потом пришел Проклинаемый. Его войска налетели с юго-востока в темную ночь, подобно разрушительному урагану. Наши армии были сметены с лица земли его нечистым искусством: их поглощали землетрясения, сжигал волшебный огонь, поражал неведомый мор. Проклинаемый отдал беззащитный прекрасный город на разграбление своим извергам. Кровь затопила Пайканг, ревущий огонь уничтожил дома и дворцы. Жестокостям, которые тогда совершались, нет имени на человеческом языке… Мне с семьей и кое-кому из слуг удалось скрыться на быстроногих верблюдах. Тяжел и опасен был наш путь, пока наконец мы не обосновались здесь, в джунглях. Сомневаюсь, чтобы Ях Чиенг догадывался о нас: иначе бы он нас давно уничтожил. Меченосцы схватили мою дочь Канг Лю-цзе, когда она гостила в соседней деревне за несколько миль отсюда, а к нам, в это укрытие, никакие ищейки еще не добрались. Иногда мне кажется, что все надежды напрасны… Нас горстка — можем ли мы противостоять колдовской мощи и тысячами хорошо вооруженных солдат? И все- таки я знаю, что наш народ, стонущий под бременем жестоких налогов и иных вымогательств, не позабыл прежних времен — безоблачных времен процветания и свободы. Дай ему малейшую надежду, и он поднимет восстание. Но покамест полководцы Проклинаемого держат народ в железном ярме. Его меченосцы проходят по улицам Пайканга развязной походкой завоевателей, с кнутами в руках… Это тянется уже двадцать лет; впору было бы совсем утратить надежду, если бы не пророчество, которое только и вело нас сквозь бесконечные годы кошмара…
Молча слушавший Конан осторожно полюбопытствовал:
— Я чужестранец и не знаю почти ничего… Что это за пророчество?
— Моя жена, мать Лю-цзе, повелевала удивительными силами, — ответил старик. — Она понимала язык птиц; я сам видел, как дикие звери джунглей ластились к ней, тычась носами в ее ладони… Когда разразилось несчастье, один из мародеров Ях Чиенга ворвался в покой моей супруги и поразил ее насмерть во время молитвы богам. Я прибежал слишком поздно… Я зарубил злодея, но ее спасти уже не успел. Я стоял с окровавленным мечом в руке, сам не свой от горя и ужаса… И тогда она нашла в себе силы поманить меня рукою и прошептать: «Мой час настал… Беги же, любимый, спасай себя и детей. Спрячьтесь, ждите и не отчаивайтесь. С Запада придет доселе невиданный воин, наделенный благородным сердцем и щедрой душой. В своем гневе он сокрушит и раздавит врага, точно ядовитую змею под каблуком. Это будет белокожий человек необыкновенной силы, король своей страны… Подобно огненной молнии поразит он Проклинаемого. За ним стоят боги! Пайканг снова будет…» — но тут алая кровь хлынула из ее уст, и она умерла.
Несмотря на охватившее меня горе, я выполнил ее последнюю волю. Я собрал и вывел из дому наших детей. Самых маленьких вынесли потайным ходом верные слуги… С тех пор и до сего дня мы ждали появления белокожего полководца. Мы мечтали о том, как он придет во главе блистающих армий и его стяг взовьется над башнями Пайканга. Но из великих пустынь налетают лишь кочевые орды грабителей… А годы идут, и с каждым днем слабеет надежда. И вот я состарился; дни мои сочтены. Я отчаялся… какая судьба ждет мой народ?
Широко улыбнувшись, Конан топнул ногой и прогремел:
— А кто тебе сказал, дед, что я не король? Я король прекрасной Аквилонии, самой могущественной державы Запада! Когда-то я завоевал ее и своими руками, прямо на троне, задушил тирана, правившего ею тогда. Кожа у меня светлая, а что касается силы, мне случалось драться один на один с профессиональными душителями — и побеждать! Ну как, не подхожу под твое пророчество?
Старец вскинул глаза, страстно желая и не решаясь поверить:
— Ты не шутишь, Конан?.. Ты в самом деле король? Но если так, значит, верно и то, о чем я еще не успел тебе рассказать… Моя бедная супруга обещала, что пророчество сбудется не позже чем через двадцать лет после нашего разгрома… О, слава богам! Мы сегодня же соберем священный благодарственный пир, а завтра — располагай нами, как пожелаешь. Ты согласен вести нас?..
Конан от души рассмеялся:
— Не так скоро, дружище! Даже я, наделавший в своей жизни вполне достаточно глупостей, — даже я не столь безрассуден, чтобы кидаться прямо в пасть чародею во главе двух десятков людей. Боги, видишь ли, охотнее помогают тем, кто сам шевелит мозгами. Мы должны тщательно предусмотреть каждый шаг…
Но Канг Лю-цзе уже разнесла новости, и скоро все звуки потонули в восторженных криках толпы, собравшейся около хижины. Пришлось Конану с самым серьезным видом принимать скромные знаки поклонения шафрановокожих людей, чью единственную надежду на спасение он воплощал. И вот в деревушке, населенной кхитайскими беглецами, собрался высокий совет. Густо вился над кальянами
