А глаза? Какого цвета у нее будут глаза? Вдруг зеленые, как у моей мамы? Это так красиво: темные волосы и ярко-зеленые глаза. У меня-то стандартные для брюнетки — карие, а вот у моих мужчин — голубые. Хорошо бы Жюльет тоже достались хотя бы голубые. Эй, девочка! Ты меня слышишь? Я все равно люблю тебя, с любым цветом глаз!..
Наверное, я уснула, потому что вдруг за окном оказались розоватые предрассветные сумерки. Мишелева сторона постели нетронута. Мне вдруг сделалось ужасно обидно и одиноко. Я влезла в пеньюар и пошла к мужу. Но в кабинете его не было. Я взглянула с галереи вниз — не видно ни на кухне, ни в гостиной.
Удалось обнаружить его в комнате для гостей, самой дальней на втором этаже. Он лежал на кровати в одежде и курил, уставившись в потолок. Оба окна — настежь.
— Тебе не холодно? — спросила я.
Он вздрогнул и тут же загасил сигарету.
— Посиди со мной, Полин. Мне так одиноко.
Я невольно усмехнулась. Наверное, это получилось грубовато — Мишель действительно выглядел очень расстроенным. Присев рядом, я погладила его по волосам. Он повернул голову и с жалкой улыбкой потерся щекой о мою руку.
— Почему ты не пришел ко мне? Лежишь тут один, куришь.
— Извини. — Он помахал рукой, как бы разгоняя дым. — Подожди, я закрою окна, ты замерзнешь.
— Не надо. Пусть проветрится. Пойдем лучше в спальню.
— Полин… — Мишель сел на кровати и прижал меня к себе. — Полин… Наверное, наш сын прав.
— В смысле?
— Лучше я буду спать здесь, пока не родится малышка.
Сказать, что ближайшие полгода я буду спать в клинике? Нет, не сейчас. Сейчас у меня не поворачивается язык.
— Ты чудак, папаша Сарди! Знаешь, чем сейчас увлечен Селестен? — Я ласково погладила Мишеля по щеке, мне даже не приходилось прилагать для ласки никаких усилий, такую я испытывала к нему жалость. Слабохарактерно, наверное… — Он читает Миллера!
— Миллера? Кажется, это что-то ужасно неприличное?
— В свое время Мопассан тоже казался верхом неприличия. И даже вальс когда-то не танцевали в приличном обществе. Сейчас другой век. Это уже классика.
— Может быть. Знаешь, Полин, я никак не могу прийти в себя от выходки Селестена. Да и своей тоже. Я ведь чуть его не ударил! Я! Собственного ребенка!
Ну что тут скажешь? В моей голове скопилось слишком много мыслей, чтобы произнести вслух какую-нибудь из них.
— А он принес тарелку с кусками дыни и опять просил у меня прощения… Я тоже каялся! Так не может продолжаться!
— Имеешь в виду, не должно повториться? — поправила я.
— Конечно! Это ненормально!
— Почему, Мишель? В других семьях ссоры, крики и даже мордобой — это норма.
— Но не у нас! Не в нашей семье!
— Мишель. — Я прижалась к нему. — Ты знаешь, мне тоже очень дорога и наша семья, и ее репутация. Но все обстоит гораздо сложнее.
— Ты о чем? — Он напряженно отстранился от меня.
Я пристально смотрела в его глаза. Муж выдерживал взгляд. Ох, только бы не сорвалось: «о твоей любовнице!».
— Утром я была у врача. Он настаивает на том, чтобы я срочно ложилась в клинику. Иначе у Жюльет мало шансов.
— О, Полин! — Мишель обнял меня обеими руками и прижался головой к моей груди. — Что я должен сделать? Как помочь тебе?
От его жаркого дыхания и прикосновений у меня по телу побежала та самая, «предвещающая», истома. Кажется, он задал какие-то бестолковые вопросы?.. Нет, вопросы потом… Я уже не могла ничего с собой поделать, а просто повернула к себе его лицо — такое дорогое, любимое, самое желанное в мире! И мы поцеловались так, как если бы это был наш самый первый и самый долгожданный поцелуй в жизни.
— Нет, пожалуйста, Полин! Нет! — зашептал Мишель, опускаясь передо мною на колени, обнимая и целуя мои босые ноги. — Только так! Я все сделаю губами! Мы должны щадить Жюльет! Да, я очень хочу тебя!.. У нас все получится! Моя родная, моя самая любимая в мире женщина…
Его руки, губы, прикосновения лица и волос где-то внутри моих бедер… Огромная теплая волна все ближе, ближе… Пальцы и губы гладят и ласково щекочут живот, и волна постепенно расходится, так и не взметнувшись пенным гребнем до предела, но мне так хорошо, так покойно, и ничего нет — никаких гадких Мадлен, никаких страхов, никакого отчаяния…
Коленями я чувствую, как дрожат плечи Мишеля, что у него мокрое лицо и волосы тоже почему-то мокрые. Я нагибаюсь и протягиваю руку: его волосы надо лбом действительно влажные и скрутились в завитки. Я глажу горячий лоб, чувствую брови, веки, глаза под ними, щеки — все влажное.
— Ты плачешь, Мишель?
— О, как же я люблю тебя! Иди сюда! — Он поднялся с пола и лег со мной рядом. — Полин, моя единственная…
И долго-долго и очень нежно целовал мои губы, едва касаясь их своим ртом, как будто лишь осторожно дышал на них.
Потом бережно взял меня на руки и понес в спальню. Но я чувствовала, как он весь пышет жаром и дрожит по-прежнему.
— Что с тобой, милый?
— Все хорошо, Полин. — Он уложил меня в постель, укрыл одеялом и, отступив на шаг, стал любоваться, как художник любуется картиной. Но по бледному лицу блуждали багровые пятна.
— Да, мой родной, это было восхитительно, — прошептала я, испытывая к мужу невероятную нежность. — Но у тебя, случайно, не поднялось давление?
— Что ты сказала? — Он наклонился ко мне, обдав жаром. — Не слышу?
— С тобой все в порядке? Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо, хорошо! Спи! Я сейчас.
И скрылся в ванной.
Но уснуть я не смогла. Я лежала и прислушивалась к звукам воды. По-моему, прошла целая вечность. За окном сделалось совсем светло. Вылезать из постели не хотелось совершенно, но я все-таки пересилила себя и прошла в ванную.
Мишель стоял под душем. Улыбнулся и помахал мне рукой. На запястье были часы. Человек с часами под душем выглядит несколько забавно.
— Как ты? — спросила я.
— Все хорошо. Только не вздумай забраться ко мне.
Я потрогала воду. Ледяная, как и можно было предположить.
— Мишель, это глупо. Ты простудишься. — И попыталась открыть кран горячей воды.
— Уйди, Полин. — Он перехватил мою руку, и мы оба вздрогнули. — Пожалуйста. Мы оба слишком темпераментные люди.
— Ты считаешь это предосудительным на семнадцатом году брака и двадцатом году знакомства? — Другой рукой я провела по его животу.
— Прекрати, пожалуйста, — хохотнул он.
— Все, больше не буду. Давай вылезай. Нам нужно поговорить.
— Мы уже говорим.
— Мишель, я ложусь в клинику. — Он стоял под ледяным душем и все равно лукаво смотрел на меня. — Возможно надолго. Я договорилась с Эдит. — Потянувшись к горячему крану, муж повернул его. —
