— Кому?

— Хозяину лавки.

Она растерянно пожала плечами.

— Семьдесят, наверное. Может, восемьдесят. А может, все сто. Мы с подругой снимали квартиру тут, неподалеку. Вернее, она снимает ее и сейчас. Я ходила к ней сегодня, забрала свои книги и зимнюю одежду. А она отдала мне перевод от родителей! Они ведь пока не знают мой новый адрес. Вот, смотри. — В руках Полин вдруг появилась сотенная купюра. — Мы теперь богачи! Родители прислали на день рождения. До твоей получки дотянем!

И потом так будет всегда. В самые безденежные времена у Полин всегда чудесным образом появлялась какая-то заначка. То подруга отдала долг, то родители прислали, то она обнаружила забытую горсть монет в кармане плаща или пальто.

Всегда будет вкусная и обильная еда. И сама Полин к его возвращению всегда будет дома. Ну, не всегда, конечно. В первые годы они учились оба, и для Полин было своего рода трагедией, если она задерживалась, например, в библиотеке, и не успевала приготовить ужин. Тогда они готовили вместе. Вернее, все равно готовила она, а Мишель завороженно следил за движениями ее рук. Вот она режет овощи, вот разделывает курицу, вот — мясо, вот ее маленькие пальцы держат ложку, которую она протягивает ему и просит:

— Попробуй. Я не знаю, достаточно ли соли?

Все ее движения и жесты волновали, как и раскрасневшиеся от жара плиты щеки, пряди волос на лбу и на шее, моментально превращавшиеся в упрямые колечки.

О, этот запах ее волос на шее! Вкус мягких мочек ее маленьких продолговатых ушей… Ее губы, когда она радостно произносила с закрытыми глазами:

— Мишель! Мишель! Как хорошо… Еще! Еще!

Они поженились, когда Полин окончила университет. И практически одновременно оказалось, что, несмотря на всю их предосторожность, она беременна, и это было здорово!

Свадьба состоялась в Туре, у родителей Полин. Мишель впервые увидел ее подруг. Это было немного странно: в Париже он знал о них лишь понаслышке. Они с Полин почти никогда не ходили ни в какие компании. За редким исключением, всегда были только вдвоем. Как-то не нуждались в посторонних. Может быть, потому что были оба чересчур заняты? Или их интересы вне стен дома не совпадали?

Он работал и учился. Она только училась, но дома создавала ему такой комфорт, что Мишель не замечал более ничего вокруг. И все же в Париже Полин встречалась с подругами не только в университете. Например, ходила с ними в театр или в консерваторию. Без него. Только однажды ей пришло в голову предложить Мишелю провести свободный вечер таким образом.

— Пойдем пораньше и купим билеты с рук. Я так люблю «Волшебную флейту»! — предложила она.

— А если не купим? — предположил Мишель.

За окном в темноте сыпал мокрый снег, и выходить из дому хотелось меньше всего.

— Ты не любишь оперу? — в лоб спросила она.

Она всегда спрашивала прямо, и это было хорошо, потому что можно было отвечать также, без обиняков, тем самым раз и навсегда расставляя все по своим местам. Например, Мишель не выносит, когда бесцельно включают телевизор и перещелкивают каналы. Он всегда покупал самую подробную программу и заранее прорабатывал ее, отмечая кружочком, что ему интересно. И еще он терпеть не мог ручек, которые пишут синим или зеленым. А Полин раздражали перекрученные и выдавленные, как попало, тюбики зубной пасты. И они прямо сказали друг другу об этом. Что такого? Почему надо что-то скрывать или стесняться?

Вот и в тот раз Мишель ответил честно по поводу оперы:

— Не люблю. Зачем ходить куда-то? Можно посмотреть по телевизору. Я запомнил: «Волшебная флейта». Отмечу, когда будет в программе, чтобы ты не пропустила, если покажут.

— По телевизору не то, — расстроилась Полин. — И дело даже не в самой опере. Просто в театре особая атмосфера, публика.

— Публика точно такая же, как в метро или в зале суда, — сказал Мишель. Это была их первая размолвка.

— Пойдем! Тебе понравится!

— Слушай, я же не тащу тебя в боулинг.

— А я бы сходила. Папа учил меня играть в кегли.

— Может, у вас в провинции и не видят в этом ничего особенного, но у нас в Париже в кегельбан ходят только шлюхи. — Мишель нес полную чушь, но представить себе, как он войдет в боулинг с Полин и на нее будут пялиться все мужчины, а то, что будут пялиться, — очевидно, было выше его сил. — Если хочешь, сходи с какой-нибудь подругой.

Во всяком случае, мужчины в театре будут пялиться не только на Полин, но и на ее подругу. Это несколько утешало, как и то обстоятельство, что его самого при этом не будет.

— Правда, сходи, Полин, а я посплю впрок, надо же с пользой провести свободный вечер.

На месте его жены любая другая бы завелась, мол, что, я мешаю тебе спать? Так и скажи! И хлопнула бы дверью. Или же, наоборот, разобиделась и никуда не пошла.

Но это была Полин, и она с улыбкой сказала:

— Конечно, Мишель, поспи. Я схожу с подругой. Если мы не достанем билеты, вернусь скоро, а если повезет, ты успеешь хорошенько отдохнуть до моего прихода.

Больше она никогда не приглашала его в театр и ходила только с подругой. В театр, на концерт, в музей. Но Мишель никогда не видел этой подруги. Не было ее и в числе гостей на свадьбе. Поэтому, когда через много лет вдруг всплыла ее бывшая однокурсница, которая к тому времени работала в Лувре, Мишель сразу понял, что это и есть та самая подруга-театралка, которой по каким-то неведомым ему причинам не было на свадьбе. Он почувствовал, догадался, что это она. Как?

Трудно сказать. Как болезненный укол ревности, как предчувствие потери Полин.

В тот вечер он вернулся с работы немного раньше, а его домоседки-жены вопреки всем привычкам и логике не оказалось дома. Неужели у нее появился другой мужчина?

— Где мама? — Мишель влетел в комнату сына.

— Привет, пап! — встрепенулся тот ему навстречу. — Здорово! Ты сегодня рано, па!

— Мама где?

— Ты чего, пап? Голова болит? — Сын сочувственно смотрел на него снизу вверх ее глазами. У Селестена только ее глаза с длинными густыми ресницами, остальное все от него, Мишеля. — Хочешь, я дам тебе аспирин? Я умею растворять таблетку.

— Ты оглох? Я тебя в третий раз спрашиваю: где твоя мать?

Сын захлопал ресницами и шмыгнул моментально покрасневшим носом. Его собственным, мишелевским, детским, покрасневшим носом… А он наорал на него! Отец — родной, большой и сильный. И это было ужасно.

— Прости, сынок! — Мишель присел на корточки и положил на маленькие плечи свои руки. Теперь он сам смотрел на сына снизу вверх. — Правда, голова разболелась.

— Так бы сразу и сказал. — Селестен потер нос. Пальцы были перепачканы чем-то, как у всех десятилетних мальчишек. — Я не знаю, где мама. Я думал, ты знаешь.

И тут голова Мишеля разболелась на самом деле!

В первые годы их совместной жизни Полин выходила из дома без него. Не часто, но посещала театр, музей, консерваторию. Мишель не имел ничего против: во-первых, один билет стоит дешевле, чем два, во- вторых, никуда не надо идти самому, а в-третьих, Полин не ревновала его к боулингу и приятелям. Зато на каток они ходили вместе и ни на минуту не расставались во время отпуска.

Потом родился Селестен, а года через полтора они купили этот дом в районе Булонского леса — Мишель работал тогда уже у мэтра Ванве и пересел из лихого «понтиака» в степенный новенький «рено» синего цвета, — и Полин наслаждалась обустройством семейного гнездышка. Она всегда умела очень ловко распоряжаться деньгами, и скоро их дом стал выглядеть так, как если бы они получили его в наследство, имея вдобавок немереные капиталы.

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату