от Эдит, которая тут же провела языком по своим губам, словно передразнив его жест. Ярость и желание обуздать Эдит сделались еще сильнее.
Но ведь и она определенно кипела жаждой того же самого! Неужели Полин ничего не замечает? Да вроде бы нет: болтает, безмятежно обернувшись к заднему сиденью, где расположились Эдит и мальчишки.
Они катались на всех аттракционах подряд, ели барбекю и мороженое, шутили. Мальчишки гонялись друг за другом с криками, а они — с не меньшим воодушевлением — за ними. И вообще, со стороны их компанию можно было легко принять за очень дружных родственников: семейная пара с детьми и кузиной, милые, веселые, достаточно молодые люди.
Мишель старался больше не прикасаться к Эдит и не встречаться с ней взглядом, потому что это скотское желание разделаться с ней в постели было не только мучительно, но и унижало его. Или, может быть, он просто хочет овладеть ею вовсе не из мести, а по старому мужскому принципу: «Женщина ничья — значит, моя»?
Но ему не нужны другие женщины! У него есть своя, самая лучшая, самая нежная, ласковая, заботливая жена на свете! Никто, кроме нее, не умеет так радостно шептать: «Мишель, Мишель… Еще! Еще!», что уже от одного ее шепота он чувствует себя самым любимым, желанным и, что называется, великолепным. А эти завитки на ее шее? Он как бы случайно приблизился к затылку жены и втянул ее запах… Сразу стало легче! Разве может благоухать так другая женщина?
— Ого, Бернар! Подземелье ужасов! — восторженно произнес Селестен. — Пап, мам, идем?
— Если можно, без меня, — попросила Полин. — Я боюсь.
— Ты что, мам? Там же все понарошку! Это игра!
— Тем более, — сказала жена и села на траву.
— Игрушечные ужасы еще страшнее, чем настоящие, — добавила Эдит. — Я бы тоже не ходила, а посидела с тобой на травке. — И по-змеиному гибко опустилась на газон.
— Ну и зря, — сказал Селестен. — Пожалеете! Идем, пап. А ты чего застрял, Берно? Струсил?
— Мама, пожалуйста, пойдем вместе. Пожалуйста, мама!
Он был на полголовы ниже Селестена, давно не стриженный и в очках. И произносил слово «мама» старательно и раздельно, так Мишель до сих пор обращается к отцу: «папа». Почтительное слово, а не панибратские «пап», «мам» их сына.
— Мама, пожалуйста!
И они пошли: дети, Мишель и Эдит, а Полин осталась сидеть на траве. Перед самым входом он обернулся; жена помахала ему рукой и поправила юбку на коленях. Шелковую, темно-зеленую юбку. Обычно на прогулки она одевалась по-спортивному, да и вообще предпочитала брюки. Но в тот день почему-то пошла в юбке и на каблуках.
Мишель так и запомнил ее: сквозь каштановые легкие волнистые волосы просвечивает солнце, темно-зеленый шелк струится по ее коленям, а вокруг ярко-зеленая трава и причудливые постройки Диснейленда. Наверное, вокруг было полно народу, но в его памяти Полин сидела на траве совсем одна. Одинокая фигурка, как на картинке из детской книжки про одинокую сказочную принцессу.
Они заплатили за билеты, вошли в павильон. Темнота вместо солнечного света. Сели в вагонетку, и та проворно повезла всех в темноту, словно навеки похищая у солнца и сказочной принцессы. Может, действительно в том моменте заключалось нечто неумолимое и символическое?
Ужасы были просто замечательные! Такие страшные, что в какой-то момент даже Мишелю стало не по себе. Дети завопили, вжавшись в сиденья; Эдит вскрикнула и, видимо, все-таки непроизвольно изо всех сил вцепилась в его руку.
— Все хорошо, — тихо пробормотал Мишель и, не особенно понимая, что он делает, добавил: — Не бойся, я с тобой. — Вагонетка неслась сквозь темноту.
— Навсегда… — не то утвердительно, не то вопросительно прошептала Эдит и совершенно беззвучно поцеловала его руку и на мгновение прижалась лицом к поцарапанной ладони.
На одно мгновение, пока вагонетка опять не выскочила под свет факелов и извергающего огонь чудовища. Мишель почувствовал ее дыхание, влажное прикосновение языка и горячего рта, мокрого, как у собаки. Странное чувство — наслаждения и брезгливости одновременно. Он пальцами стиснул ее лицо, понимая, что делает ей больно. Но она не посмеет вскрикнуть, не только потому, что они не одни, но и потому, что ей хочется, чтобы он сделал ей больно. Хотя, может, он и просчитался — за это мгновение она успела в отместку куснуть его руку. Крошечный синячок внутри среднего пальца он обнаружит только вечером…
Он ненавидел и желал Эдит. И чем больше ненавидел, тем больше желал. Но чем больше желал, тем ненавидел еще больше. Это было невыносимо! К тому же каждый раз при встрече, а она зачастила в их дом, Эдит безжалостно дразнила его. Естественно, очень незаметно и осторожно, но с такой изощренной жестокостью!
Например, однажды она принялась уговаривать его жену сделать короткую стрижку. И для подтверждения того, что ей пойдет, подняла над затылком волосы Полин, брезгливо провела по ее завиткам пальцами — по запретной, сакральной области, принадлежавшей только ему! — и безапелляционно заявила, что это все безобразие следует снять бритвой. А потом провела ладонью по своей подбритой шее и тут же, без стеснения, по его!
— Видишь, Полин, как выглядят затылки у нас с Мишелем? — Прикосновение ее сухой ручки отдалось ознобом по всему его организму. — Гораздо элегантнее!
Или в другой раз, по просьбе Селестена, она раздобыла в гримерной какого-то театра всевозможные бороды. Сын должен был играть в школьном спектакле старого короля. И подзадорила Селестена, чтоб тот заставил примерить эти бороды всех без исключения. И Полин, и Мишеля. Селестен и Полин, забавляясь, приклеивали эти бороды друг другу, Эдит же приклеивала Мишелю, а он — ей. У него тряслись пальцы. Ужас! Но Полин и Селестен ничего не замечали и хохотали до слез. Они все даже сфотографировались вчетвером с бородатыми физиономиями. Селестен страшно гордился своей «мыльницей» со вспышкой и автоматикой. Или впятером, с Бернаром? Нет, кажется, тогда Бернар еще не прижился в их доме.
Какое-то время спустя Полин скажет:
— Знаешь, Мишель, нашей Эдит предложили дивную командировку. Лувр проводит ряд выставок в Метрополитен-музее, она могла бы поехать в качестве сопровождающего лица и экскурсовода. Но она в растерянности: на кого оставить сына? Было бы слишком жестоко отправить его на три месяца к тетке в Нант. Думаю, ты согласишься со мной: будет лучше, если Бернар поживет у нас. Они с Селестеном уже успели подружиться, и им обоим очень нравится изображать братьев. Наш сын так забавно его опекает!
— Но Бернар посещает школу на другом конце города, — холодея от беспомощности, засопротивлялся Мишель.
— Не волнуйся, тебе не придется возить его туда. Я уже обо всем договорилась в школе Селестена. Они будут учиться в одном классе. Бернар прилежный и тихий мальчик, проблем с ним не будет.
Бернар поселился в комнате для гостей, вел себя даже слишком тихо для десятилетнего парнишки и вежливо говорил Мишелю:
— Доброе утро, мсье Сарди… Добрый вечер, мсье Сарди… Спасибо, мсье Сарди… Вы очень добры, мсье Сарди…
Селестен сдержанно хихикал, Полин улыбалась с умилением. А Мишель злился. Бернар был совершенно не похож на элегантную, грациозную Эдит. Нескладный маленький очкарик, но он был ее сыном! И сыном какого-то сгинувшего мсье Жерарди, оставившего ему и его матери свою фамилию.
И дело вовсе не в фамилии, а в том, что этот Жерарди трахал свою мадам Жерарди как и сколько ему вздумается! А он, Мишель, не может! И не только потому, что она подруга его жены и жене все обязательно станет известно, а еще и из-за того, что сейчас эта распроклятая мадам за океаном! И ее вежливый сыночек наверняка чувствует, что маменька оставила здесь его нарочно, чтобы даже в свое отсутствие изводить Мишеля напоминанием о себе.
В общем, бесконечные недели сплошной муки. Сюда подмешивалась еще и ревность: порой Мишелю казалось, что жена и сын любят этого кукушонка больше, чем его самого. Например, стоило Мишелю открыть окно, как все сразу начинали волноваться, не продует ли Бернара? А если Мишель в кои веки
