до такой степени, что его пускали далеко не во все заведения. Он пробавлялся тем, что пел в кабаках песенки собственного изготовления в стиле шансон.
Понятно, сестра не сильно обрадовалась гостям. При наличии столь «творческого» спутника жизни ей и без них приходилось несладко, при всем при том, что личность она была в Нанте известная. Журналист по профессии, тетка вела театральную колонку в «Нантских ведомостях». А для прокорма своей сложносочиненной семьи не брезговала пописывать в бульварные журналы порнушные и детективные рассказы с мистическим оттенком из английской жизни под псевдонимом Гарри Маквейн, равно как и сценарии аналогичной направленности по заказу полулегальных съемочных групп. Ну и для вдохновения — добродетельной матроне не так-то просто сосредоточиться на подобной тематике — тетка неизменно пропускала рюмочку-другую…
Итак, энергическая мамаша-художница пробыла в Нанте до вечера, оставила сестре свою «ненаглядную крошку», вырванную ею из лап «гнусной старухи», улучив момент, выгребла из комода скудные сестрины средства к существованию и мгновенно смоталась в Париж «готовить персональную выставку». Вероятно, готовит и по сей день, потому что Эдит с той поры больше никогда ее не видела.
Тетка дико злилась на сестру и, чего греха таить, на племянницу, которая, несмотря на все теткины усилия — оплеухи и пощечины, не могла вспомнить ни фамилии бабушки, ни ее адреса. В метрике Эдит вместо имени отца, которого ее маменька называла просто «этот бездарный негодяй», стоял прочерк: презирая всяческие социальные предрассудки, ее родители не были зарегистрированы официально.
Заниматься поисками бабушки тетке было и некогда, и лень. Однако она ежедневно напоминала Эдит, что имеет все основания сдать ее в приют, но никогда не сделает этого, потому как является человеком высокой нравственности. Кузены смотрели на малышку косо, поколачивали, дразнили «подкидышем» и «собачим отродьем». Да и дядюшка шансонье тоже не оставлял ее без внимания — старый алкоголик подглядывал за девочкой в ванной, особенно когда Эдит подросла. Хотя именно к нему одному Эдит испытывала нечто, похожее на симпатию, вероятно, из-за наивных песенок и пафосного обличения ненавистной тетки, предавшей, по мнению дядюшки, благородное дело служения искусству ради низменной потребности в хлебе насущном. Так что ты можешь представить себе, каких трудов стоило Эдит вылезти из этой «творческой атмосферы» и попасть в Сорбонну. Она всего добилась сама.
Короче, сюжет, достойный пера Виктора Гюго. Отсюда и все комплексы Эдит: и обидчивость, и замкнутость, и вспыльчивость. Из всего курса с ней дружила только я. Мы обе были из провинции, и это отчасти сближало нас. Иногда мы часами бродили по Парижу, — она пыталась по памяти отыскать бабушкин дом. Помнила, что перед домом было кафе и площадь. Но ведь таких домов в Париже сколько угодно.
— Значит, вы не нашли бабушку в Париже и теперь решили поискать ее в Диснейленде? Нарядитесь Красными Шапочками?
— Это жестоко, Мишель! Как ты можешь быть таким жестоким? — Полин внезапно всхлипнула.
И в ее глазах он с ужасом увидел не только слезы, но и осуждение. Первое осуждение в их жизни. И первый раз она не поняла его шутки. Или не захотела понять?
Он не смог выдержать ее взгляд, отвернулся и вдруг увидел четыре пустые бутылки на полу. Боже мой! Она же пьяная! Совершенно пьяная тоже первый раз в жизни! Потому и плачет и ничего не понимает. Что же он наделал! Собственными руками напоил родную жену: он ведь тянул глоточками коньяк и подливал ей вина, а она машинально пила его, как воду. Нет, Полин не могла выпить четыре бутылки, просто физически в нее бы не поместилось. Значит, он тоже основательно помогал ей?
— Ты жестокий, — повторила она. — И совершенно не способен почувствовать чужое горе! У Эдит такая тяжелая жизнь!
И тут он почувствовал! Да еще как! Только вовсе не чужое горе, а невероятную ярость к самой Эдит! Из-за нее расстроена жена, из-за нее она полдня проболталась неизвестно где, из-за нее же напилась, в конце концов!
У Эдит тяжелая жизнь? Хорошо. Нет, конечно, плохо, что тяжелая, хорошо в том смысле, что он выслушал, принял к сведению. Но почему чья-то чужая тяжелая судьба должна отражаться на его собственной, тоже в принципе вовсе изначально не безоблачной жизни? Зато сейчас у него все хорошо: прекрасная работа, уютный дом, смышленый сынишка, добрая, кроткая, красивая жена. А из-за этой твари бедная женщина напилась и бросает ему упреки! Почему он должен терпеть, спокойно наблюдая, как разрушается его семейное счастье? Из сочувствия, из сострадания? А кто посочувствует потом ему самому?
Но он даже не вправе запретить Полин встречаться с ней. К сожалению, Мишель не средневековый феодал, чтобы со спокойной душой запереть свою любимую жену в замке. Для ее же блага: на следующий день Полин чувствовала себя совершенно разбитой и едва передвигалась по дому.
А в субботу они отправились в Диснейленд, предварительно заехав за Эдит и Бернаром на рю Пердонне. Мишель не был там много лет и, попав снова, испытывал почти суеверный ужас — в квартале ничего не изменилось, разве что еще больше облупились дома и поблекли вывески лавчонок. Но он-то изменился! Он больше не принадлежал к бедноте, одалживающей продукты до получки в лавке. А эта Эдит нагло напомнила ему и о луковом супе, и о сковородке вместо подноса, и о «Понтиаке» со свалки.
По спине пополз холодок, как подтверждение того, что сейчас, в эту минуту, по всему зданию его отлаженной жизни от крыши до подвала пойдет трещина. Безобразная, осыпающаяся краской и осколками кирпича рана на белоснежной стене дома. Или она уже есть? Стена треснула в тот день, когда Полин встретила старую подругу? Ненависть к Эдит разрасталась и набухала. Если он прикончит ее, это будет расценено как преднамеренное убийство или все-таки как убийство в состоянии аффекта?..
— Познакомься, Эдит, — сказала жена, — это мой Мишель и наш Селестен.
— Очень приятно, Мишель. Я — Эдит. — Она протянула ему руку. — Моего сына зовут Бернар.
Ее рука была суховатая, с ухоженными ногтями, но без лака. И два тонких серебряных кольца на безымянном пальце. Одно из них с темным камешком в высокой оправе. Как будто змея обвила палец и подняла головку. И взгляд самой Эдит — тоже змеиный. От него невозможно убежать, он манит, притягивает, гипнотизирует…
— Рад с вами познакомиться, — пробормотал Мишель.
Она смотрела, не мигая и не отнимая руки от его ладони после рукопожатия. Резко отдернуть свою было не совсем удобно.
— Полин много рассказывала о вас.
— Да? — Эдит улыбнулась. Тот редкий случай, когда от улыбки лицо не делается привлекательнее, а превращается в кукольную маску с нарисованным растянутым ртом. — Вот, значит, каков ее Мишель!
Как только Полин может общаться с таким созданием? Неужели она не видит того, что видит Мишель: суховатого небольшого монстрика в женском обличье. Особенно отвратительна эта стрижка — каре с короткой челкой и подбритым затылком. Пробор — волосок к волоску. От прикосновения руки Эдит Мишель испытывал невероятную гадливость, а камешек кольца словно впивался в его кожу. Вот взять, набраться решимости и сжать ее ручонку до крови! И всю ее сжать, искорежить, измять, избить, изломать… Чтобы она заорала от боли и унижения и запросила пощады!
Мишелю вдруг стало страшно. Что за мысли маркиза де Сада? У него никогда не возникало ничего подобного по отношению к женщинам! Но ведь расправиться с этой хочется именно так! Овладеть и надругаться, подобно какому-нибудь древнему наемнику-солдату в пылающей разграбленной деревне. Естественно, не для доказательства нежных чувств, а лишь в порядке мести и демонстрации торжества собственной правоты и власти…
Эдит отдернула руку. Почувствовала, наверное. Слишком резко отдернула и оцарапала его кольцом. Он невольно уставился на свою раскрытую ладонь. Царапина алела крошечными капельками крови.
— Ох, извините. Я не нарочно. Дурацкое кольцо. Все время рву им чулки и перчатки.
В ее голосе была растерянность и смущение. Нормальные человеческие чувства. Но в глазах! Там не было ни того, ни другого. Дескать, понял, мальчик, с кем ты собрался тягаться? Рискни, попробуй! Это не ты, это я буду сверху, потому что я, понял, я этого хочу!
— Мишель, в аптечке есть пластырь, — из другого измерения донесся до него голос жены. — Или давай поведу машину я, чтобы ты не растер ладонь о руль.
— Пустяки, — отмахнулся Мишель и по-мальчишески облизнул царапину, все еще не отводя взгляда
