была прострелена пулей еще 6 февраля и висела на повязке, вместе с добровольцами атаковал противника, отбил избу, выкопал тело и принес на наши позиции, не обращая внимания на пулеметный обстрел.
Мы уложили Липперта между несколькими досками. Мы намеревались захватить тело с собой, когда пойдем на прорыв. Если мы сделаем это, Липперт хотя бы останется лежать в гробу.
Петля вокруг котла затягивалась все туже.
Во вторник 15 февраля ситуация не улучшилась.
Шендеровка три дня и две ночи переходила из рук в руки после рукопашных схваток, но это мало что меняло.
Было совершенно необходимо прорываться через советские линии. Немецкие танки шли на помощь с юго-запада, и мы могли выйти к ним.
Наши дивизии продвинулись на юг от Шендеровки не более чем на 3 километра. 12 февраля на северном фасе котла мы потеряли втрое больше территории, чем захватили на юге.
Теперь площадь котла, в котором клокотала человеческая масса, сократилась до 60 квадратных километров. На каждого сражавшегося солдата приходились семь или восемь, стиснутых в этой долине. Это были водители тысяч грузовиков, утонувших в грязи во время отступления. Это был персонал вспомогательных служб: административной, снабжения, медицинской, автопарков, полевой почты.
Деревня Шендеровка стала столицей нашей армии, за которой охотились последние 18 дней. Эта микроскопическая столица, разгромленная за 60 часов боев, превратилась в несколько полуразвалившихся изб с выбитыми окнами. В избах размещался штаб дивизии «Викинг», ее полков и нашей бригады. Наш штаб не имел печи, оконных ставень и даже полов, но имел две комнаты. Туда набились примерно 80 человек, несколько уцелевших штабистов, посыльные, умирающие и немцы, отбившиеся от своих частей.
Мои раны воспалились. Я чувствовал, что температура подскочила до 40 градусов. Лежа на носилках в углу, прикрытый тулупом, я должен был командовать Валлонской бригадой, которую принял вечером накануне. Больше не осталось адъютантов. Буквально каждый час круглые сутки прибывали катастрофические новости, которые приносили унтер-офицеры, полумертвые от усталости. Люди просто падали на землю и плакали, словно дети.
Приказы были по-прежнему жесткими. Наша бригада должна была держать Ново-Буду как прикрытие с фланга до тех пор, пока прорыв на юге не принесет успех.
Роты, десять раз отброшенные назад и десять раз вернувшиеся обратно контратакой, занимали те позиции, которые удалось захватить. Несколько взводов оказались далеко на востоке. Половина посыльных, отправленных к ним, попались в засады, устроенные монголами. Офицеры продолжали присылать мне панические записки, сообщая, что все кончено. Каждый видел десять танков там, где были только два. Я в бешенстве посылал им формальные приказы и ядовитые комментарии.
Командир дивизии «Викинг» находился в соседней избе. Он также получал поток пессимистических донесений от своих подразделений, сражавшихся рядом с нашими. Как и принято в любой армии, конечно же, каждый обвинял соседа за ухудшение обстановки в секторе.
Меня вызвали к генералу Гилле. Стальные глаза, лязгающие зубы… Он отдал мне железный приказ: «Запрещаю отступление! Офицеры отвечают за своих солдат, вы отвечаете за офицеров!»
Он имел право отдавать такие приказы. Только железная воля могла спасти нас.
Шутки кончились.
Мои приказы офицерам были жесткими. Бедные парни, преданные и отважные, с просоленной кожей, серые, немытые и нечесаные, с ввалившимися глазами и нервами, напряженными до предела, были вынуждены отправлять сотни солдат обратно в бой. Они действительно дошли до предела человеческой выносливости.
Я смог получить еще 50 ООО патронов. Отважные «юнкерсы» продолжали доставлять нам боеприпасы, но границы котла стали такими тесными, что пришлось применять специальный способ доставки грузов. В назначенный час самолеты кружили над нами, и со всех четырех углов котла в небо взлетали ракеты. Они отмечали границы нашей съежившейся территории. Туда и сбрасывались серебристые сигары с боеприпасами. Мы получали еще несколько часов отсрочки.
Самым скверным было отсутствие продуктов. У нас не осталось ничего, кроме тоненьких ломтиков хлеба, а этого было мало. Дивизия израсходовала последние запасы в Корсуни. Дрожащие, невыспавшиеся люди не ели уже три дня. Самые молодые уже падали в обморок, ткнувшись носом в свой автомат.
Цепляясь за Ново-Буду, мы думали, что удар будет нанесен в понедельник.
Однако этого не произошло и во вторник.
Когда же это начнется?
Или мы умрем от голода, если пули пощадят нас?
Я одолжил лошадей, которые притащили в Шендеровку сани с ранеными, и попросил самых изобретательных валлонов оседлать их. «Поехали! Смотрите повсюду! Обшарьте самые дальние избы! Проскочите под носом у красных, если потребуется! Но вернитесь, добыв хоть что-то, из чего можно выпечь хлеб! И побыстрее!»
Среди солдат я нашел нескольких пекарей. Рядом с нашей избой стояла полуразрушенная печь, которую они привели в порядок. Пару часов спустя наши всадники вернулись и привезли несколько мешков муки, притороченных к седлам.
Но ведь нужны еще дрожжи. У нас их не было ни грамма. Наши фуражиры снова отправились в поход, обшарили все и в конце концов нашли маленький мешок сахара. С помощью муки и сахара можно было что-нибудь испечь. Огонь развели сразу.
К концу дня я послал несколько круглых хлебов, плоских, как блюдо, и с ужасным вкусом, на позиции. Все получили по четвертушке такой булки.
Другие солдаты привели ко мне пару заблудившихся коров. Их немедленно забили и разделали на сотню кусков импровизированными резаками. Найти котлы не удалось. Мы развели большой костер из разломанных заборов. Раненые и отбившиеся получили вилы или штык. Они должны были поджарить мясо на огне. У нас не было ни соли, ни приправ. Но дважды в день каждый человек получал кусок говядины, более или менее поджаренный, в который впивался, словно голодный тигр.
Я даже попытался обеспечить бригаду супом.
В двух километрах севернее Шендеровки нашлась полевая кухня, утонувшая в грязи среди сотен мертвых грузовиков. Наши повара, приложив необычайные усилия, сумели вытащить ее и сварили похлебку из того, что оказалось под рукой.
Найдя две бочки, чтобы перевозить эту странную кашицу, мы погрузили их на тягач. Нам потребовалось 8 часов, чтобы преодолеть 3 километра грязи, так как она подмерзла и стала чрезвычайно скользкой. Когда ближе к утру машина прибыла в Ново-Буду, бочки оказались на три четверти пусты. Их слишком сильно бросало из стороны в сторону, поэтому содержимое расплескалось и замерзло.
Но все-таки у нас появились хлеб, сахар и жареное мясо.
Где бы мы ни занимали позиции, нас встречали огнем. Шендеровка день и ночь подвергалась непрерывному обстрелу «Сталинских органов». Всем приходилось спать, прячась за тушами мертвых лошадей, перевернутыми повозками и трупами товарищей, которых мы не успевали хоронить.
Мы превратили большой колхоз в госпиталь, открытый со всех сторон. Однако наши раненые солдаты хотя бы имели крышу над головой.
У нас кончились лекарства. Во всем котле нельзя было найти ни одного чистого бинта. Чтобы перевязывать раненых, наши врачи были вынуждены ловить крестьянок и сдирать с них кальсоны, которые им в свое время подарили наши донжуаны.
Они визжали и убегали, придерживая руками юбки.
