думать. Ей очень хотелось верить в то, что они в прошлом.
Но продержался Никита всего лишь неделю. На несколько суток он уже, правда, больше не пропадал, зато после ночи вне дома стал возвращаться в состоянии подпития, которое делалось все тяжелее и тяжелее. Бедная Маруся в конце концов окончательно съехала обратно к родителям, почернела лицом и даже забросила учебу. Родителям стоило большого труда заставить ее ходить на лекции. Отец в категорической форме потребовал от дочери, чтобы она забыла и думать о своем мерзопакостном муже Никитке. Сказал, что выдернет ему обе ноги и вставит обратно другими концами, если он заявится к ним и попытается наладить отношения с бывшей женой. Он с таким значением произносил слово «бывшей» и так грозился тем, что сам оформит их развод, что Маруся каждый раз принималась плакать именно на этом месте его речи, которая день ото дня становилась все цветистей и пламенней.
А однажды мерзопакостный муж Никитка пришел к своей жене днем, когда ее родители были на работе. Проснувшись утром в самом дурном расположении духа, как это теперь случалось часто, Маруся вышла из квартиры, будто бы в институт, а сама подождала в соседнем овощном магазине, когда родители один за другим отбудут к местам своей службы, и вернулась домой. Спустя какой-то час к ней и явился Никита. Сначала его жена пыталась проявить гордость и недоступность, потом куда-то сама собой пропала гордость, а уже за ней испарилась и недоступность. Когда разнежившийся в постели юный супруг несколько утратил бдительность и осторожность, Маруся начала ковать железо, пока горячо. Особенно страстно лаская Никиту, она начала нашептывать ему в ухо, что он должен ей во всем сознаться, поскольку муж и жена – одна сатана, а два ума гораздо лучше одного. Обещала ни к кому и ни к чему не ревновать, а напротив, во все вникнуть с абсолютной беспристрастностью и помочь разобраться во всем, на что только хватит ее сил и способностей ума. И обласканный муж решился.
– Ну... ты же помнишь, что наш прораб Михалыч отмазал меня от армии? – начал с вопроса Никита.
– Конечно, помню, – отозвалась Маруся. – Ты ему еще коньяк ставил!
– Точно! Так вот, тогда Михалыч и сказал, что коньяком тут не отделаешься. Что сейчас, дескать, коньяка пока хватит, а потом я отработаю сполна. Я, дурак, принял это за чистую монету. Уверен был, что слово «отработаю» в нашем с ним случае не имеет никакого другого смысла, кроме как класть кирпичи. Думал, что он, может, меня в выходные будет вызывать на работу или отпуск урежет. Я не против, ты ж понимаешь!
– А что оказалось?
– А оказалось, что он на мою фамилию начислял какие-то левые деньги и требовал их ему с получки отдавать. Само собой, я поначалу безропотно отдавал, но потом суммы, которые он приписывал к моей зарплате, стали уменьшаться, а отдавать он требовал все так же много. Я, конечно же, возмутился, а он обозвал меня сопляком... мозгляком... и еще как-то обидно... и сказал, чтобы я лучше помалкивал на этот счет, а то он предоставит, куда надо, какие-то накладные, по которым я будто бы что-то получал на стройке... будто бы на накладных мои подписи...
– А ты что-то получал? – решила уточнить Маруся.
– Конечно, нет! – с возмущением отмел ее подозрения Никита.
– А зачем тогда расписывался?
– Так я ж верил Михалычу, думал, так надо! Он ведь как делал? Подойдет ко мне, когда у меня руки в растворе, сунет между делом под нос какую-то бумажку и скажет: «Подмахни, Никиток, потом спецовку получишь!» Ну я и подмахивал. Но, Марусь, я же не мог даже предположить, что с человеком можно так поступать!
– А что потом? Куда ты исчезать-то стал?
– Понимаешь, подходит ко мне однажды наш стропальщик Лева...
– Стропальщик? – удивилась Маруся. – Это кто?
– Ну... другими словами, подкрановый рабочий... – объяснил Никита. – Но дело не в его специальности совсем... В общем, подходит ко мне этот Лева и говорит, что знает про мои проблемы и может подсказать, где добыть деньги...
– Ну и?
– Ну и подсказал... – Никита замолчал, и жена впервые увидела, как на его чистом лбу собираются первые морщины. Она разгладила лоб рукой, потом поцеловала в междубровье и опять спросила:
– Ну и что именно он тебе подсказал?
– Да ничего хорошего... Покер...
– Покер? Это ж карточная игра!
– Вот именно! Карточная! Азартная! Выиграть можно, а можно и проиграть... Похоже, этот Лева заодно с Михалычем. Они мне сначала даже выигрывать давали. Помнишь, я приходил будто бы с большой зарплатой из-за премии... Так вот, не было никакой премии. Я тогда в карты выиграл. А потом проигрывать начал... Вот как бы ни старался, все проигрываю и проигрываю...
– Ты ночами играл?
– Само собой... На квартире одной... Я, конечно, понимаю, что в картах нужно элементарное везение или серьезный и хладнокровный расчет... Но никак я не могу точно запомнить, кто что сдал, что сбросил... И не шулер я, не кидала, мухлевать не умею... А отказаться от игры трудно, потому что кажется: вот еще чуть-чуть – и выиграю, карта же хорошая идет... В общем, влип я, Маруська, по полной... Не то что не добыл нам с тобой лишних денег, а еще и должен остался... И такой у меня долг – хоть в петлю... Вовек не расплатиться. И что делать, не знаю...
Маруся тут же разрыдалась у него на плече от сострадания и любви, которая к нему, такому несчастному, разгоралась только сильней и сильней. Никита прижимал ее к себе, гладил по волосам, сцеловывал слезы, а потом вдруг возьми, да и скажи:
– Ну... правда, поступили мне некоторые предложения, как дело поправить...
Маруся тут же перестала рыдать и вскинула на него влажные вопросительные глаза, в которых засияла надежда на то, что все у них непременно будет хорошо, как он не так давно обещал. Да и как же иначе!
– Ну... в общем... ты этого Леву как-то видела... – начал Никита.
– Я? – удивилась Маруся. – Когда?
– А помнишь, когда я только начал работать, ты мне бутерброды приносила... ну, когда еще у нас столовая не развернулась?
– Помню...
– Вот тогда вы с Левой и виделись. Он же рядом стоял, когда ты мне еду совала.
– И что? – еще ничего не понимала Маруся.
– А то... С тех пор этот Лева мне проходу не дает, все просит: познакомь да познакомь со своей девушкой. Я говорю ему, что ты уже моя законная жена, но ему на это наплевать. Ему кажется, что он тебе мог бы понравиться больше, чем я. Так и говорит: «Сегодня она тебе жена, а завтра может и моей стать».
– А ты?
– А что я? Я, конечно, каждый раз посылал его подальше. Но вот сейчас, когда ситуация изменилась в корне, ты... могла бы...
Маруся все еще не понимала, куда он клонит, но уже инстинктивно отстранилась от мужа, почувствовав в его интонациях какую-то для себя угрозу.
– Ну чего ты, Марусь... – Никита попытался опять прижать жену к себе. – Это ж ничего такого... дело-то житейское...
– Ты о чем, Никита? – спросила Маруся и вдруг, все осознав, вырвалась из его рук, отодвинулась к самой стенке, будто она могла ее как-то защитить, и с ужасом проговорила: – Ты что же... хочешь, чтобы я с ним...
– Конечно же, я этого не хочу! – с возмущением вскричал Никита. – Как ты только могла такое подумать?! Но... речь сейчас идет вовсе не о моем хотении или нехотении!
– А о чем?
– О том, чтобы ты постаралась на все посмотреть под другим углом зрения!
– Под каким? – прошептала Маруся, а из глаз уже мелкими прозрачными бусинками сыпались
