Он положил хлеб в рот, проглотил его, подавился и умер.
Дальше за Олд-Виндзором река какая-то неинтересная и становится похожа сама на себя только у Бовени. Мы с Джорджем тащили лодку на бечеве мимо Хоумского парка — он тянется по правому берегу от моста Альберта до моста Виктории, — и когда проходили Дэтчет, Джордж спросил, помню ли я нашу первую речную вылазку, когда мы сошли у Дэтчета и пытались устроиться на ночлег.
Я ответил, что еще как, и забуду не сразу.
Это произошло в субботу, накануне августовских каникул*. Мы — все та же троица — устали и проголодались; добравшись до Дэтчета, мы вытащили из лодки корзину, два саквояжа, пледы, пальто, всякое барахло, и отправились на поиски логова. Мы нашли чудесную маленькую гостиницу, увитую ломоносом, но там не было жимолости, а мне по какой-то причине втемяшилась в голову именно жимолость, и я сказал:
— Нет, давайте не будем сюда заходить. Давайте пройдем чуть дальше и посмотрим, может быть, там где-нибудь есть гостиница с жимолостью.
И мы двинулись дальше и вышли к другой гостинице. Эта гостиница была тоже просто чудесная, и к тому же за углом на ней была жимолость. Но здесь уже Гаррису не понравился вид человека, который стоял прислонившись к входной двери. Гаррис сказал, что этот человек не производит впечатления порядочного и на нем некрасивые туфли. Поэтому мы пошли дальше. Мы прошли изрядное расстояние, но гостиниц нам больше не попадалось. Затем мы увидели человека и попросили его подсказать нам пару-другую.
Он сказал:
— Да, но вы же идете в другую сторону! Поворачивайте и дуйте обратно. Придете прямо к «Оленю».
Мы сказали:
— Знаете, мы там уже были и нам не понравилось. Совсем нет жимолости.
— Что ж, — сказал он. — Есть еще «Мэнор-хаус», как раз напротив. Вы там не были?
Гаррис ответил, что туда нам тоже не захотелось, — нам не понравился тип, который стоял у дверей. Гаррису не понравилось, какого цвета у него волосы, и не понравились туфли.
— Ну я не знаю тогда, что вам делать, не знаю! — воскликнул наш информант. — У нас других гостиниц нет.
— Ни одной? — оторопел Гаррис.
— Ни одной.
— И что нам теперь, к черту, делать?! — возопил Гаррис.
Тогда взял слово Джордж. Он сказал, что мы с Гаррисом, если нам будет угодно, можем отстроить гостиницу себе на заказ и отмуштровать постояльцев себе по вкусу. Что касается его самого, он возвращается к «Оленю».
Величайшим гениям человечества не удавалось воплотить своих идеалов никогда и ни в чем; так и мы с Гаррисом, повздыхав о бренности земных желаний, поплелись вслед за Джорджем.
Мы приволокли свои пожитки в «Олень» и сложили в холле. Хозяин вышел и поздоровался:
— Добрый вечер, джентльмены.
— Добрый вечер, — поздоровался Джордж. — Три места, пожалуйста.
— Весьма сожалею, сэр, — отозвался хозяин. — Боюсь, не получится.
— Ну не беда! — сказал Джордж. — Два тоже сойдет. Двое из нас поспят на одном... Поспят? — продолжил он, обернувшись к Гаррису и ко мне.
— Разумеется, — сказал Гаррис, считая, что нам с Джорджем одной кровати хватит за глаза.
— Весьма сожалею, сэр, — повторил хозяин, — но у нас вообще нет ни одного места. Если хотите знать, у нас на каждой кровати и так уже спят по двое, а то и по трое джентльменов.
Сначала такой поворот дела нас несколько обескуражил. Гаррис, однако, как путешественник стреляный, оказался на высоте положения и, весело засмеявшись, сказал:
— Ну ладно, что ж делать. Не треснем. Пристройте нас в бильярдной, как-нибудь.
— Весьма сожалею, сэр. Три джентльмена уже спят на бильярде и двое — в столовой. Так что сегодня я вас, наверно, вряд ли смогу пристроить.
Мы забрали вещи и направились в «Мэнор-хаус». Там было очень уютно. Я сказал, что эта гостиница мне нравится даже больше, чем та; Гаррис сказал, что «Не то слово!», и хрен бы с ним, на этого рыжего можно вообще не смотреть, к тому же бедняга не виноват, что рыжий.
Гаррис был настроен вполне разумно и кротко.
В «Мэнор-хаусе» нам просто не дали раскрыть рта. Хозяйка встретила нас на пороге с радушным приветствием — в том смысле, что мы уже четырнадцатая компания, которую она спроваживает за последние полтора часа. Наши робкие намеки на бильярдную, конюшни и угольный подвал она встретила презрительным смехом. Все эти уютные уголки были расхватаны давным-давно.
Не знает ли она, где в этих местах можно найти приют на ночь? Ну-у, если мы готовы примириться с некоторыми неудобствами... Имейте в виду, она этого вовсе не рекомендует... Но в полумиле отсюда по дороге на Итон есть небольшой трактирчик...
Не дослушав, мы подхватили корзину, саквояжи, пальто, пледы, свертки и побежали. Указанная полумиля смахивала больше на милю, но мы все-таки добрались куда нужно и, запыхавшись, ворвались в буфет.
В трактире с нами обошлись грубо. Они просто подняли нас на смех. Во всем доме было только три кровати, и на них уже спало семеро холостых джентльменов и две супружеские четы. Какой-то добросердечный лодочник, который оказался в пивной, посоветовал попытать счастья у бакалейщика по соседству с «Оленем», и мы вернулись назад.
У бакалейщика все было переполнено. Некая старушенция, встреченная нами в лавке, сжалилась и взялась проводить нас к своей знакомой, которая жила в четверти мили от бакалейщика и иногда сдавала комнаты джентльменам.
Старушка едва переставляла ноги, и мы тащились туда двадцать минут. В пути старушка развлекала нас описанием того, как, где и когда у нее ломит в спине.
У подружки комнаты оказались сданы. Оттуда нас направили в № 27. № 27 был битком и отправил нас в № 32. № 32 был набит также.
Тогда мы вернулись на большую дорогу, и Гаррис уселся на корзину и объявил, что дальше никуда не пойдет. Он сказал, что здесь вроде спокойно и он хочет умереть здесь. Он попросил нас с Джорджем передать его матушке прощальный поцелуй и сообщить всем его родственникам, что он их простил и умер счастливым.
В этот момент нам явился ангел в образе маленького мальчишки (не могу представить себе более полноценного образа для преображения ангелов); в одной руке он держал кувшин пива, в другой — какую- то штуку, привязанную к веревочке. Эту штуку он опускал на каждый камень, попадавшийся ему по дороге, и дергал кверху; при этом возникал необыкновенно тошнотворный звук, наводящий на мысль о мучениях.
Мы спросили этого посланца небес (каковым он впоследствии оказался) — не ведом ли ему какой-либо уединенный кров, обитатели которого немногочисленны и убоги (желательно престарелые леди и парализованные джентльмены), которых нетрудно было бы запугать, чтобы они уступили свою постель, на одну только ночь, трем доведенным до отчаяния джентльменам; или, если не ведом, не порекомендует ли он нам пустой свинарник, или заброшенную печь для обжига извести, или еще что-нибудь в этом роде?
Ничего в этом роде мальчику ведомо не было — во всяком случае, ничего под рукой, — но он сказал, что, если мы пойдем с ним, у его матушки есть свободная комната, и она может пустить нас переночевать.
Мы бросились ему на шею и благословили его, и луна кротко озаряла нас, и это было бы прекраснейшим зрелищем, но мальчик, перегруженный нашими чувствами, повалился под их тяжестью на дорогу, а мы рухнули на него. Гаррис преисполнился такой благодати, что едва не потерял сознание; ему пришлось схватить кувшин с пивом и наполовину осушить его, чтобы вернуться во вменяемое состояние. После этого он пустился бежать, предоставив нам с Джорджем тащить весь багаж.
Мальчик жил в маленьком четырехкомнатном домике, и его матушка — добрейшее сердце! — подала
