Архитектор и монах.

У дверей кафе остановилась машина. Хлопнули дверцы. Открылась дверь, на секунду впустив кусок яркого солнечного дня в полумрак кафе “Версаль”. Вошли четверо.

– Монах, – сказал один другому. – Иностранец. Вот черт.

– Наплевать. Не трогай. Отсеки, – ответил тот.

Этот, который спрашивал, плотно стал рядом со мной, едва не втиснувшись между мною и столом, придавив меня своей тушей, а трое других бросились к Дофину.

Он вскочил, схватил стул и бросил его в окно. Стекло разбилось.

– Что ж ты, сволочь, делаешь?! – заорал официант.

– Полиция! – закричал Дофин. – Полиция!

Это было последнее слово, которое я от него услышал.

Ему накинули на голову черный мешок, согнули в три погибели и выволокли наружу. Хлопнула дверца автомобиля.

Тот, который отсекал меня, громко сказал:

– Scusi, padre! – он тоже принял меня за итальянца.

И выбежал вон. Снова хлопнула дверца.

– Ваш кофе, – сказал официант. – И вода.

Он поставил на стол две чашки и стакан. Потом подумал немного, хмыкнул и забрал вторую чашку.

– Вы позвонили в полицию? – спросил я.

– Телефон не работает, – он пошел к стойке, подвинул к себе телефон, поднял и показал мне молчащую трубку. – Ничего. Тут в каждом окне торчит пожилая тетушка. Поливает герань и высматривает прохожих и соседок. Она и позвонит.

– Кто?

– Тетушка.

– Какая? – я ничего не понимал.

– Любая, – сказал он. – Какая-нибудь. Она уже позвонила, готов держать пари. Полиция скоро будет. Вам принести счет?

– Я буду ждать полицию, – сказал я.

– Как угодно, – ответил он.

Вот, собственно, и все.

– Вот, собственно, и все, – сказал я репортеру. – Мне кажется, это были германские агенты. Я в этом просто уверен.

Я услышал тонкий и звонкий, но чуть приглушенный стук.

Ручка-самописка выпала из пальцев задремавшего репортера и упала на кафельный пол. Этот, как его, не Клопфер – или все-таки Клопфер? – заснул, пока я ему все рассказывал. Мне стало стыдно. За себя, что я так разболтался.

Он вздрогнул, проснулся, ловко нагнулся, подхватив ручку, и спросил:

– Значит, вы уверены, что это именно господин Гитлер написал книгу “Моя борьба”?

– Совершенно уверен, – сказал я. – Он ведь сам признался. Я же вам сказал.

– А, да, да! – сказал Клопфер, листая свой блокнот. – Вот, я тут записал, я все записал в деталях! Ну, не смотрите на меня с такой укоризной, святой отец. Простите меня. Тем более что я не заснул. Что вы! Ну, разве задремал на секундочку.

– Устали? – спросил я.

– Что вы! Нет, совсем другое! На меня нахлынуло. Я немного замечтался во время нашего разговора. У меня очень живое воображение, а вы так славно рассказываете! Такие подробности! Жаль, право, жаль, что мне придется писать всего лишь маленькую заметку. Кто я? Маленький репортер…

Он замолчал, как будто ждал, что я что-то ему скажу. Что-то одобрительно-поощрительное. Что-то вроде “у вас еще вся жизнь впереди”.

Но что мне было ему сказать?

– А когда-то я хотел быть большим-пребольшим… Но – увы. Хотя я очень старался. Но, может быть, все это правильно. Ведь не может каждый журналист стать главным редактором. Жизнь – это пирамида. Общество – это пирамида. Мне отец объяснял. Все верно. Но все равно тоскливо. Только не надо мне говорить про нищих духом, что они как-то там особенно хорошо живут. Ладно?

– Ладно, – сказал я. – Не буду.

– Впрочем, может быть, когда-нибудь, на склоне лет, я напишу книгу о своих встречах. Интересные люди попадались, – сказал он. – Вы, наверное, самый интересный, – он поклонился.

Я перекрестил его и спросил:

– Но вы Клопфер или нет?

– Вам это важно знать?

– Не очень, – сказал я. – Совсем не важно.

– Тогда пожалуйста. Да, я Клопфер. Но не совсем тот. Я племянник этого вашего Клопфера. А тот Клопфер очень хорошо устроился. У товарища Тельмана. То ли в министерстве культуры, то ли в отделе агитации Центрального Комитета.

– Но вы же сказали, что у вас в доме собирались социалисты, что у вашего отца был кружок, что он видел самого Маркса?

– У моего отца тоже был кружок. Вернее, это у дяди “тоже был” кружок. Мой отец раньше начал. Мой отец видел Маркса, а не мой дядя. В Вене было два кружка Клопфера. Гуго Клопфера и Манфреда Клопфера. Они слегка соревновались. В социалистической правоверности и во влиянии на умы. Но это так естественно!.. Конкуренция! Всеобщий закон капитализма. Дядя обыграл отца, да. Но я не считаю, что дядя победил. Он одержал верх в политике, то есть ловко устроился при Тельмане, там, – он махнул рукой в сторону Берлина. – Но это не победа. Это не победа в высоком смысле слова. Вы, святой отец, понимаете это лучше меня. Царство Бога и царство Кесаря. Царство идеалов социализма и то, что случилось в Германии. Карл Маркс никогда не призывал к тому, что наделал Тельман…

– А вы точно помните, к чему призывал Маркс? – спросил я.

– Отец говорил, что Маркс был гуманистом.

– Допустим, – сказал я. – Хотя, впрочем, мы все так считали. Это было давно. Маркс умер еще раньше. Настала реальность. Она всегда чуточку другая…

– Жаль, – сказал он, некрасиво почесав себе спину.

Да. Жаль. Мне стало жаль этого старого редакционного пса. Какое банальное, какое штампованное сравнение! Но что делать, если именно оно пришло мне в голову?

– Да, кстати, – спросил я. – Вот не забыть бы. Так все-таки, к кому я ходил? К кому мы все ходили в кружок? К Манфреду Клопферу или к брату его Гуго? Кстати, а как звали вашего отца? Гуго или Манфред?

– А вы хоть сами помните, – осклабился репортер, – как звали того Клопфера, к которому вы все ходили в кружок? А?

– Не помню, – сказал я. – Странное дело, не помню… Товарищ Клопфер, и все.

– Ну и ладно, – сказал он.

Мы вышли из кафе.

Господин Клопфер проводил меня до гостиницы.

Эпилог

Да, они вышли из кафе, и репортер проводил престарелого русского митрополита до гостиницы. Они беседовали о каких-то мелочах давней венской кружковой жизни, старик вспоминал и рассказывал, а репортер слушал внимательно, изредка задавая вопросы, а иногда останавливаясь и быстро записывая что-то в свой блокнот. Может, он и вправду собрался написать книгу.