– Кстати, – вдруг спросил он, странно ухмыляясь. – Так все-таки, кто убил Леона Троцкого?
– Рамон Фернандес, – сказал митрополит. – Я же вам рассказывал в подробностях. Вы, кажется, за мной внимательно записывали?
– Да, – сказал репортер.
– Это был молодой испанский социалист Рамон Фернандес, – медленно сказал митрополит, как будто повторяя уже сто раз сказанные слова. – Никто толком не знает, как он прибился к нашему кружку. Какой-то необычный парень. Он еще вырезал из картона куклы. Необычный в плохом смысле слова. Странный тип, короче говоря. Он приревновал молодого Гитлера к Леону. Совершенно безосновательно. Ни в Гитлере, ни в Троцком не было ни капли педерастии. Леон был прекрасный семьянин, любящий муж, а Гитлер – молодой ходок по девкам.
– Странная история, – сказал репортер.
– О, друг Гораций… – улыбнулся митрополит Иосиф. – Сколько всего на свете… Никому и не приснится.
Подошли к входу в гостиницу. Стали прощаться.
– Позволите мне воспользоваться удобствами вашего отеля? – сказал репортер. – По старой социалистической памяти.
– Пожалуйста, пожалуйста, – митрополит взял ключи от номера и спросил у портье, где здесь клозет.
Оказалось, что общий клозет – в дальнем конце коридора. Портье долго объяснял, как пройти, а потом вызвался проводить.
– Пустяки, – сказал митрополит. – Пойдемте ко мне в номер. Познакомлю вас с отцом Игнатием, моим помощником. Очень милый человек.
– Ваш спутник ушел полчаса назад, – сказал портье, отворяя лифт и пропуская туда старика митрополита и репортера.
– Что ж делать, – сказал митрополит. – Ничего, ничего. Хотя жаль. Милый человек и по-немецки говорит лучше меня.
– У вас отличный немецкий, – сказал репортер.
Они поднялись на четвертый этаж. Прошли в номер, в огромную комнату с двумя кроватями по обе стороны полукруглого окна. Старик раскрыл дверь в клозет, широким и чуть комичным жестом пригласил репортера зайти.
– Справляйте нужду, господин Клопфер, – сказал он. – Пипифаксы, вода, мыло, расчески и полотенца – все в вашем распоряжении. А я пойду в ресторан, тут ресторан как раз на нашем этаже, закажу нам чаю и чего-нибудь закусить. А вы, господин Клопфер, пока меня нет, садитесь за стол, разберите свои записи. Найдите то место, где я говорю о смерти Леона Троцкого. Об этом ужасном моменте, когда его жена вбежала в комнату с криком “Леона убили”. Если я ходил в кружок того Клопфера, который был вашим отцом, и если вы тогда были там – вы были мальчиком, не так ли? – вы должны были это запомнить! Все были в ужасе. Все страшно кричали! Наверное, во всех дальних комнатах было слышно. Сколько вам тогда было лет?
– Я не запомнил, – сказал Клопфер, снимая фотоаппарат с шеи и кладя его на стол, устремляясь к дверям клозета, на ходу расстегивая ширинку.
– Тогда тем более разберитесь в записях! – почему-то резко сказал митрополит ему в спину и вышел.
В ресторане не было никого – ни посетителей, ни официантов.
Митрополит Иосиф прошел через весь зал, вошел в кухню. Крикнул “Эй, эй!” Никто не отозвался. Он огляделся. На цинковом столе лежал кулинарный топорик. Митрополит подхватил его рукой, закутанной в край рясы, спрятал в складках своих одежд и вышел.
Дошел до номера, отворил дверь.
Репортер господин Клопфер сидел за столом и листал свой блокнот.
– Святой отец! – сказал он, не оборачиваясь. – Вот ведь какая штука. Вот я читаю, что записал за вами: “Мне кажется, что она неправильно описала комнату Леона. Лампа не там стояла. Лампа стояла не слева на столе, как она говорила, а справа…” И дальше: “Я как будто глазами увидел это. Хотя как я мог это увидеть? Не знаю. Почему мне показалось, что она описала неправильно, я тоже не знаю”. А я, кажется, догадываюсь, почему вам так показалось, святой отец…
Он повернулся на стуле, толстый, но верткий. А может быть, не толстый, а мускулистый. Толстые руки, но не жирные, а с мощными бицепсами. Грудь колесом. Под жилеткой не пузо, а брюшной пресс, как у японского борца. Митрополиту стало не по себе, но он никак это не выказал.
– Интересно, интересно, – сказал он. – Ну и почему?
– Ответ простой! – репортер господин Клопфер снова повернулся к столу. – До странности, до неприличия простой, о, мой святой отец! Жена убитого господина, пардон, товарища Троцкого, она увидела комнату из дверей, так? Лампа стоит слева, вот так – и он показал рукою на столе. – Она и должна стоять слева, чтоб свет слева падал, как положено, да?
– Допустим, – сказал митрополит.
– Не “допустим”, а так и есть, – сказал репортер. – Тем более что мадам Троцкая это подтвердила.
– Ее фамилия была Седова, – зачем-то сказал митрополит Иосиф. – Она носила девичью фамилию.
– Неважно, – сказал Клопфер. – Важно совсем другое. А кто-то другой видел эту комнату с противоположной стороны! Из окна! И с того места, откуда он глядел, ему, конечно же, показалось, что лампа стоит справа. Так оно и было – с его точки зрения. Остается только понять, кто же это был, – захохотал он. – Кто был этот загадочный ночной созерцатель? Пока скажем именно так – созерцатель. А далее остается понять, почему в вашем мозгу, о мой святой отец, вдруг возникла эта картина, вид комнаты со стороны окна! Почему? – он сильно разволновался.
– Минутку, – сказал митрополит Иосиф. – Погодите. Вы очень громко кричите. Вы увлеклись. Но покажите мне, где это написано. Насчет “лампа слева, лампа справа”.
– Да вот же! – Клопфер нагнулся над столом, перелистал блокнот, нашел нужную страничку. – Вот, вот! Смотрите: “Лампа стояла не слева на столе, как она говорила, а справа”.
– Где?
– Вот! – Клопфер тыкал пальцем в строку. – Да, и еще. В вашем рассказе была странная фраза. Вам казалось, что юный Гитлер “выполняет некий замысел”. То есть наводит присутствующих на мысль, что убийца Троцкого сидит где-то далеко. То ли в Женеве, то ли в Кракове. Будто бы сам он этого не знает, но – но “разыгрывает, как по нотам”. Что он разыгрывает? Какой замысел?
– Где? – повторил митрополит. – Неужели я такое сказал? Странно. Даже самому интересно стало. Где, в каком месте?
– Идите сюда, – позвал Клопфер, не отрываясь от своих записей. – Сейчас найду.
Митрополит Иосиф подошел к нему сзади.
Увидел круглую плешь Клопфера и его складчатый затылок.
На спинке стула висел его пиджак; был виден бумажник во внутреннем кармане. Подкладка была засалена; карман отвисал.
Потом вышел из номера, прикрыл за собой дверь.
Пошел по коридору. В руках у него был грязный кулинарный топорик. Он нес его в двух пальцах.
За первым же поворотом он наткнулся на официанта.
– Вот! Наконец-то! – сказал митрополит Иосиф. – Тебя-то мне и надо! Ни одного человека в ресторане и на кухне. Звоню, кричу, никого нет, безобразие.
– К вашим услугам, ваше преосвященство, – сказал официант.
Митрополит оглядел его. Это был паренек лет шестнадцати, явно южных кровей, с бархатистой смуглой кожей, большими черными глазами и курчавыми блестящими волосами.
– Как тебя зовут? – сказал митрополит, медленно и нарочито порочно скользя глазами по его худой
