Мы выпили, может быть, лишку,Все громче взрывался наш смех.Подстриженная «под мальчишку»,Была я похожа на всех.Похожа на школьников тощих,Что стали бойцами в тот час.…Дымились деревни и рощи,Огонь в нашей печке погас.Взгрустнулось. Понятное дело —Ведь все-таки рядышком смерть…Я мальчиков этих жалела,Как могут лишь сестры жалеть.
«У матушки-земли в объятьи…»
У матушки-земли в объятьи,В грязи, на холоде, в огнеБойцы мечтали о санбате —О койке и о простыне.Не выбросить из песни слова:Трепались (если тишина)О сестрах, их жалеть готовых,Поскольку спишет все война…Как, после взрывов и разрывов,Побыв у смерти на краю,Солдаты радовались диву —Пожить в санбатовском раю!Но вот прошли недели —Странно:Еще закутанный в бинты,Еще с полузажнвшей ранойОпять в окопы рвешься ты!Уже с сестричкой трали-валиТебя не тешат, а томят.Порой случалось, что сбегалиНа костылях из рая в ад.И на пустое одеялоУпав беспомощно ничком,Тихонько слезы утиралаСестричка детским кулачком…
«Я курила недолго, давно — на войне…»
Я курила недолго, давно — на войне.(Мал кусочек той жизни, но дорог!)До сих пор почему-то вдруг слышится мне:«Друг, оставь „шестьдесят“ или „сорок“»!И нельзя отказаться — даешь докурить,Улыбаясь, болтаешь с бойцами.И какая-то новая крепкая нитьВозникала тогда меж сердцами.А за тем, кто дымит, уже жадно следят,Не сумеет и он отказаться,Если кто-нибудь скажет:«Будь другом, солдат!»—И оставит не «сорок», так «двадцать».Было что-то берущее за душу в том,Как делились махрой на привале.Так делились потом и последним бинтом,За товарища жизнь отдавали…И в житейских боях я смогла устоять,Хоть бывало и больно, и тяжко,Потому что со мною делились опять,