красивым мужчиной, если бы… и молод… увы! Его глаза трудно рассмотреть, лицо невыразительное. Он отчасти мертв, вице-консул из Лахора… вы не находите, что он отчасти мертв?
У женщин, у большинства, белая кожа затворниц. Они живут, затворив ставни, прячась от солнца- что-убивает, женщинам почти нечего делать в Индии, они свежи, они желанны, они счастливы сегодня вечером, выбравшись из четырех стен, во Франции посреди Индии.
— Это последний прием до муссона, видели, какое было небо сегодня утром, вот оно, начинается, полгода этот свет…
— Что бы мы делали, если бы не острова? Они красивы вечерами? Ах… Есть о чем жалеть в Индии…
— Женщины, — шепчутся мужчины, — видеть их такими, как во Франции, даже самая невзрачная здесь, на которую там бы и внимания не обратили, ах! Какое производит впечатление…
Один из мужчин показывает на Анну-Марию Стреттер:
— Я вижу ее каждое утро, когда она идет на теннисный корт; красивое зрелище — женские ноги, здесь, ступающие по этой мерзости. Вы не находите? Выбросьте из головы вице-консула из Лахора.
Чарльз Россетт и другие украдкой наблюдают за ним. Вице-консул этого как будто не замечает. Неужели он не чувствует на себе взглядов? Или его мысли заняты другим? У него все тот же счастливый вид, и непонятно, откуда, от какого видения, от каких дум могло снизойти на него счастье.
Велосипед сегодня утром по-прежнему стоял у ограды.
Посол просит Чарльза Россетта: побеседуйте с ним немного, это необходимо. И он беседует.
— Я трудно привыкаю, — говорит Чарльз Россетт, — должен признаться, что привыкнуть оказалось трудно.
Улыбка. Черты лица вдруг разгладились. Он пошатывается, как днем на аллее.
— Трудно, без сомнения, но что именно трудно для вас?
— Жара, — отвечает Чарльз Россетт, — конечно же, но еще эта монотонность, и этот свет, и никаких красок, даже не знаю, привыкну ли я вообще.
— До такой степени?
— То есть…
— Да?
— Я не горел желанием с самого начала, — говорит Чарльз Россетт: ему вспоминается, — а вы — вы предпочли бы что-нибудь другое… этому?
Губы складываются в гримаску.
— Ничего, — говорит вице-консул.
Это пришло много позже, когда он, в свою очередь, приблизился к велосипеду, когда потерял его из виду и вдруг начал насвистывать старый мотив «Indiana’s Song». Тогда страх был всего сильней, и Чарльз Россетт быстро, очень быстро зашагал к посольству.
Чарльз Россетт говорит, что приехал сюда вроде как студент, посмотреть мир, но день ото дня стареет на глазах. Они смеются. Вокруг шепчутся: вы видели, он смеялся с этим… Самое поразительное, не правда ли, что он принял приглашение. Цинизм? Однако на циника он не похож.
Приходит новый гость, старик англичанин с птичьими глазами и измученной солнцем кожей. Он в Индии очень давно. Это заметно, как если бы он принадлежал к другой расе, вы не находите? Дружеским жестом он увлекает их к бару.
— Привыкайте, здесь наливают себе сами. Я Джордж Кроун, друг Анны-Марии.
Вице-консул слегка вздрогнул. Остановился. Смотрит долгим взглядом на удаляющегося Джорджа Кроуна. И как будто не замечает ни любопытных глаз, ни неизменной пустоты вокруг себя. Он говорит:
— Очень близкий. Круги узки в Индии, вот в чем секрет.
И смеется. Чарльз Россетт подается к нему, увлекает его к бару. Кажется, вице-консул следует за ним через силу.
— Идемте, — зовет его Чарльз Россетт, — уверяю вас, что здесь… Чего вы боитесь?
Вице-консул оглядывается на восьмиугольный зал, продолжая улыбаться. Мотив «Indiana’s Song» терзает память свершившимся — потаенным, сумрачным, гадким.
— Нет, ничего, я теперь ничем не рискую, знаю… Я жду только этого назначения, ничего больше. Дело, конечно, затянулось, трудно это… Мне труднее, чем кому-либо, показать себя на высоте… — опять смех, — моей миссии, но и только.
Вице-консул смеется, опускает глаза, направляясь к бару. Забыть женский велосипед у пустых теннисных кортов — или бежать. А ведь не столько взгляд, думает Чарльз Россетт, сколько голос. Посол сказал Чарльзу Россетту: люди инстинктивно сторонятся… этот человек внушает страх… но до чего одинок, поболтайте с ним хоть немного.
— Бомбей вам понравится, все говорят.
— То есть коль скоро в Калькутте меня не оставят, то почему бы не Бомбей?
— Бомбей не так перенаселен, климат там лучше, и близость моря — это немаловажно.
— Наверно. — Он смотрит на Чарльза Россетта. — Вы приспособитесь к здешней жизни, не думаю, что с вами здесь может случиться несчастье.
Чарльз Россетт смеется. Говорит: что ж, спасибо.
— Я начинаю видеть, — продолжает вице-консул, — тех, с кем может, отличать их от других. С вами — нет.
Чарльз Россетт еще пытается рассмеяться.
Вице-консул из Лахора смотрит на проходящую Анну-Марию Стреттер.
Чарльз Россетт не обращает особого внимания на его взгляд. Он переводит разговор в шутливый тон.
— В вашем досье сказано — извините, что говорю вам об этом, — сказано, что вы тяжелый человек, — выпаливает Чарльз Россетт, — вы знали?
— Я не просил ознакомления с моим досье. Мне казалось, там фигурировало слово «неуравновешенный», разве нет?
— Ну, я, по правде сказать, ничего в точности не знаю… — Он все еще пытается улыбнуться. — Это глупо… «тяжелый»… ничего не значащее слово.
— Что говорят люди? Худшее для них — что?
— Лахор.
— Лахор… это настолько мерзко, что люди не видят ничего хоть сколько-нибудь сопоставимого?
— Трудно удержаться… извините, что говорю вам это, но Лахор не понять, как ни поверни.
— Это правда, — кивает вице-консул.
Он отходит от Чарльза Россетта и возвращается на прежнее место у колоннады, обвитой кружевным папоротником. Стоит там, в центре всеобщего внимания.
Но всеобщее внимание начинает рассеиваться.
Она прошла совсем близко, и на этот раз он на нее не посмотрел. Поразительно.
Только теперь Чарльз Россетт вспомнил, что иногда ранним утром мадам Стреттер каталась на велосипеде в садах посольства. И если в последнее время ее не видно за этим занятием, то, наверно, лишь потому, что она не садится на велосипед в пору летнего муссона.
Половина первого ночи.
Под чахлым кустом на берегу Ганга она просыпается, потягивается и видит перед собой большой освещенный дом: еда. Она встает, улыбается. Сегодня она не будет плавать в Ганге, а пойдет к этим огням. Другие блаженные Калькутты уже там. Спят вповалку у калитки, дожидаясь раздачи объедков, — это бывает, когда уберут подносы, поздно ночью.
Вице-консул вдруг подходит к молодой женщине, которая стояла в восьмиугольном зале одна и смотрела на танцующих.
Она принимает его приглашение на танец — ее поспешность выдает замешательство и волнение. Они танцуют.
— Смотрите, он пошел танцевать, он танцует как все, вполне прилично.
