Египетские новеллы
МАХМУД ТЕЙМУР
Бумажная корона
Перевод В. Красновского
Ты спрашиваешь меня, о господин следователь, зачем я убил устаза[1] Захира?.. Я не убивал его, мне и в голову не приходила такая мысль. Тебя обманули, когда сказали, что убил его я. Но у меня нет врагов, которые могли бы оклеветать меня. Кто мог утверждать, что я убил? Меня несправедливо обвиняют в преступлении… ведь все знают, что я искренне любил устаза Захира, руководителя нашей труппы, где я работал больше двадцати лет. Я всегда уважал его и был признателен за заботу и внимание, которыми он окружал меня. И он любил меня, был высокого мнения о моем таланте, ценил мои способности. Кто из наших актеров может утверждать обратное? Допроси их снова, о господин! Они, конечно, поймут свою ошибку и признаются во лжи.
Почему я убил устаза Захира?
Можно ли задавать такой вопрос мне? Я даже по дороге хожу осторожно, боясь наступить на муравья или растоптать жука! Для меня нет ничего ужаснее убийства: я буду мучиться, если раздавлю этих насекомых. Да, нет ничего более ужасного, чем убийство! Даже на сцене театра я ненавижу его, ненавижу до такой степени, что коллеги всегда считали меня добряком, а при распределении ролей я всегда стремился получить роль доброго, милостивого царя. Я достиг всеобщего признания именно в этом амплуа… Должно быть, потому что я не играл, не подражал царям — эта роль была моей жизнью, моей натурой.
Верь мне, господин следователь! Я не убийца устаза Захира. Если, допрашивая меня, ты исходишь из этого предположения, я должен рассказать все о своей жизни, о своих отношениях с устазом Захиром и его труппой.
Двадцать лет я играю роль милостивого царя, двадцать лет я живу в величественных дворцах, колонны которых украшены золотом; я сижу на троне, а моя корона усыпана жемчугом. Я облекаюсь в шелковые и бархатные мантии, полы которых несут юноши-рабы. Двадцать лет я устраиваю пышные приемы, ем на дорогой посуде, пью из больших сверкающих кубков, осыпаю золотом своих подданных.
Не говори, о господин, что мои дворцы и мои драгоценности сделаны из бумаги и жести! Нет! Ни царь, ни султан не наслаждались в своих дворцах так, как я. Не доказывают ли мои слезы, что я владел этими дворцами? Если бы тебе, господин следователь, дали хоть десять тонн чистого золота, но поселили в пустыне? Если бы поместили тебя с золотом там, где нет ни одного живого существа? Разве понадобилось бы тебе тогда это огромное богатство? Какая от него польза? Бумага и жесть для меня дороже, чем все это золото, ибо в своих дворцах я обладаю могуществом царя и властью султана.
Будь откровенен, согласись со мной. Клянусь тебе, о господин, что, выходя из-за царского стола, я чувствовал себя более сытым, чем те, кто объедается на званых пирах! Я до сих пор еще ощущаю запах жаркого и вкус старого вина, что подавалось мне в золотых кубках, украшенных драгоценными камнями.
Радость заполняет мое сердце, когда я милую осужденного, которого палач ведет на казнь. Преступник смотрит глазами, полными счастья, затем припадает к моим ногам, благодаря за милость. Это зрелище заставляет чаще биться мое сердце и вызывает слезы.
Господин следователь! Позволь мне утереть слезы и, заклинаю тебя аллахом, не смейся надо мной. Я действительно пользовался всей роскошью и богатством царей. Разве можно забыть блестящую свиту моих эмиров и военачальников, проходивших передо мной и опускавшихся на колено в знак глубокого почтения? Разве можно забыть, как развлекали меня чудесные певицы и танцовщицы с бубнами? В такие минуты милостивый царь сбрасывал с плеч мантию и превращался в короля веселья. Разве можно забыть красавиц, устремлявших на меня взоры, полные ласки? Высшей наградой для них была улыбка на моих устах.
О господин! Двадцать лет я жил, как великий царь, у меня были подданные и войска, князья и эмиры, меня окружали рабы и рабыни. Долгие годы я наслаждался своей властью.
Слово, сказанное моими устами, — беспрекословный закон; взгляд, брошенный на окружающих, — свято выполняемый приказ.
Так проходили годы. Однако я не имел дома, где мог бы отдохнуть после спектакля, а проводить время в кафе с коллегами я не любил. Их бессмысленные разговоры только раздражали меня. Театр был моим единственным убежищем. Все свободное время я проводил в театре. Его декорации и реквизит окружали меня всю жизнь. Все говорили мне, что я царь, я тот, кто приказывает и кому повинуются.
Однажды устаз Захир пригласил меня в свой кабинет. Он приветливо встретил меня и предложил сигарету; я закурил, а он начал говорить о моей театральной деятельности и превозносил мое дарование.
— Ты знаешь, конечно, о устаз Махфуз, как я люблю тебя, как ты для меня дорог. Ты знаешь, что я глубоко признателен тебе за службу и поэтому хочу наградить тебя.
Я с благодарностью посмотрел на него и сказал:
— Господин, ты доволен мной, и я считаю это самой высокой наградой.
— Путь актера тернист, его профессия требует большого труда, а ты уже провел среди нас двадцать лет, делил с нами и радость и горе, отдал нам всю свою жизнь, и мы выжали ее лучшие соки. Пришло время подумать о твоем покое. Мы освободим тебя от работы и сохраним за тобой содержание.
Полный недоумения я спросил:
— Ты хочешь уволить меня?
— Да, но ты будешь получать свой полный оклад.
Я ничего не ответил и опустил голову. Мысли мои пришли в хаотический беспорядок, перед глазами одна за другой возникали картины: вот комната заполнилась моими друзьями, среди которых эмиры и министры, вот моя свита рабов и телохранителей, они все пришли проститься со мной, узнав, что я оставляю трон. Я слышал тоскливую музыку, я видел себя спускающимся по величественной мраморной лестнице моего дворца, я видел своих подданных, склоняющихся к полам моей мантии и орошающих ее слезами расставания.
Голос Захира заставил меня очнуться:
— Что с тобой? Очнись, о устаз Махфуз!
Я посмотрел на него, глаза мои были полны слез.
— Странно, ты, кажется, недоволен?
Я схватил его руку.
— Господин мой… господин! Мне не нужно оклада. Мне ничего не нужно. Позволь работать в твоем театре бесплатно. Не гони меня.
— Что ты, устаз? Я не гоню тебя. Я только воздаю тебе должное. Подумай немного. Ты, конечно, устал.
Отдохни, подумай и приходи ко мне. Мы еще поговорим.
Устаз Захир не внял моей просьбе. Актеры упрекали меня и одобряли благородство и щедрость Захира. Поняв свою ошибку, я бросил работу, снял в отдаленном районе комнату и остаток своей жизни решил провести вдали от театра. Я хотел, чтобы ничто не напоминало мне о сцене и не умножало моего горя. Я решил покориться судьбе без гнева и ропота. Но поступал так, будто играл на сцене. Я постарался
