орбите, а в перспективе у нас быстрый рост и централизованное планирование экономики, плацдарм для дальнейшего продвижения в глубь страны. Но первой raison d’etre[12] Бетти стал Старстоп. Ремонтные мастерские, хранилище горючего, отдых душой и телом — вот кто такое Старстоп. Остановка на пути к другим заселяемым колониям. Так получилось, что Лебедь был открыт позже многих миров. Он находился на начальном этапе развития и не представлял интереса для колонистов. По сей день хозяйство на Лебеде остается в какой-то мере натуральным, а валютой распоряжается Координационный центр с Земли.
Если вы думаете, что Старстоп не такая важная причина для организации новой колонии, то вы заблуждаетесь. Я позже объясню, почему.
Грозовые тучи набухали на востоке, высылая вперед мелкие лентообразные облака, и Святой Стефан превратился в балкон, где столпились чудовища, вытягивающие поверх перчл шеи в сторону сцены, где находились мы. Облако взгромождалось на облако, пока вся стена, выкрашенная солнечными лучами в цв. л- сланца, не рухнула. Прогремели первые раскаты грома, весьма напоминавшие бурчание в животе через полчаса после ленча.
Я отвернулся от экранов, подошел к окну: будто огромный серый ледник вспахивал небесную твердь.
Налетел ветер: я увидел, как деревья дрогнули и склонились к земле. Надвигалась буря, первая в этом сезоне. Бирюза сдалась и отступила. Погасло солнце. По оконным стеклам побежали первые капли, а потом и целые ручьи.
Святой Стефан, царапая животы надвигающихся чудовищ, осыпал себя снопами искр. Еще мгновение, и чудовища столкнулись со страшным грохотом: ручьи на стеклах превратились в реки.
Я вернулся к экранам — полюбоваться, как бегут под дождем люди. Самые хитрые запаслись зонтиками и плащами, остальные метались, как угорелые. Многие вообще не прислушивались к прогнозу погоды — психологическая защита, возникшая из того недоверия, которое наши предки испытывали в прошлом к шаманам. Ибо если они правы, значит, в чем-то превосходят нас, простых смертных, а это смущает больше, чем перспектива вымокнуть под дождем. Поэтому нам так хочется, чтобы они ошибались.
Я тотчас вспомнил, что сам забыл дома плащ, зонтик и галоши. Утро было прекрасное, а прогноз… мог, в конце концов, оказаться ошибочным.
Оставалось только взять еще одну сигарету и откинуться в просторном кресле: ни одна буря не смогла бы сбросить с неба мой “глаза”. Я включил фильтры и сидел, глядя, как по экранам хлещет дождь.
Прошло пять часов — дождь не прекращался. Во тьме за окном гремело.
Я надеялся, что к концу моего дежурства гроза иссякнет, но когда появился Чак Фулер, картина нисколько не изменилась. Чак был моим сменщиком — ночным Стражем Ада.
Он уселся за пульт.
— Ты чересчур рано, — сказал я. — Тебе никто не заплатит за лишний час.
— Делать нечего. Дождь. Лучше сидеть здесь, чем дома.
— Крыша протекает?
Он покачал головой.
— Теща опять приехала.
Я кивнул понимающе.
— Одно из неудобств нашего мира: он мал.
Он заложил руки за голову и откинулся в кресле, взглянул в сторону окна. Я почувствовал, что у него начинается истерика.
— Ты знаешь, сколько мне лет? — спросил он, выдержав паузу.
— Нет, — сказал я, зная, что ему двадцать девять.
— Двадцать семь, — сказал он. Двадцать восемь скоро исполнится. Ты знаешь, где я успел побывать?
— Где?
— Нигде, вот где! Я родился и вырос на этой чертовой планете! Я женился и живу здесь и никогда никуда не уезжал. Когда я был моложе, не было возможности. А сейчас у меня семья…
Он нагнулся, поставил локти на колени, как школьник. Когда ему стукнет пятьдесят, Чак все равно будет выглядеть школьником: светлые волосы, короткая стрижка, приплюснутый нос, некоторая сухопарость, загар быстро пристает, ну и так далее. Может, он и поступать будет, как школьник пятидесяти лет, но я об этом не узнаю.
Я промолчал. Мне нечего было сказать.
На какое-то время он затих. Потом опять:
— Ты успел кое-где побывать. — Выдержал минутную паузу и продолжал: — Ты родился на Земле! Земля! Еще до того как я родился, ты путешествовал по другим мирам. Земля для меня — название. И еще фотографии. Остальные здесь — они тоже видели только фотографии.
Я молча ждал. Когда устал ждать, сказал:
— “Минивер Чиви свой удел клял…”[13]
— Что это значит?
— Так начинается одно старинное стихотворение. Вернее, старинным его считают сейчас, а когда я был мальчишкой, оно еще не успело состариться. У меня было много друзей, родственников. Когда-то… Сейчас от них не осталось даже костей. Они стали пылью, обычной пылью. И это не метафора. Пятнадцать лет для тебя и меня одно и то же, но не всегда. Что случилось тогда, давно занесено на скрижали истории. Улетая к звездам, ты хоронишь свое прошлое, и если доведется вернуться, тебя встретят либо совершенно незнакомые люди, либо карикатуры на твоих друзей, родственников и тебя самого. Нет ничего легче, чем стать дедушкой в шестьдесят лет, прадедушкой в семьдесят пять или восемьдесят, но если ты улетишь годика на три, а потом вернешься, то встретишь своего пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-правнука, которому исполнилось шестьдесят пять и который страшно удивится, когда ты похлопаешь его по плечу. Знаешь, что такое одиночество? Ты не просто человек без родины или человек вне мира. Ты — человек вне времени. Ты и время перестаете принадлежать друг другу… Как мусор, блуждающий в межзвездном пространстве…
— Это стоит того! — воскликнул он.
Я захохотал. Мне приходилось выслушивать подобное каждый месяц уже в течение полутора лет. Раньше меня это не задевало так сильно, но сейчас все накопилось: дождь и грядушая субботняя ночь, мои последние заходы в библиотеку, а теперь и жалобы Ча-ка — они-то и вывели меня из себя.
Я захохотал.
Чак густо покраснел.
— Ты смеешься надо мной!
Он поднялся и зло взглянул на меня.
— Нет, что ты, — сказал я, — я смеюсь над собой. Не ждал, что твои слова меня заденут. Я узнал о себе кое-что смешное.
— Что?
— С годами, оказывается, становишься сентиментальным. Это открытие меня и рассмешило.
Он вздохнул, повернулся и отошел к окну. Сунул руки в карманы, обернулся, взглянул на меня.
— Разве ты несчастлив? — спросил он. — Там… в глубине души, я имею в виду. У тебя есть деньги, ты ничем не связан.
— Успокойся, я счастлив, — ответил я. — Давай не будем вспоминать об этом. Вот и кофе у меня остыл.
Чак снова вздохнул и повернулся к окну. Яркая вспышка осветила его профиль, голос ему пришлось повысить: ударил гром.
— Извини, — услышал я будто издалека. — Мне просто кажется, что самый счастливый из нас — ты.
— Я? Не бери в голову, это погода всех достала. На тебя тоже плохо действует.
— Ты, как всегда, прав, — сказал он. — Взгляни! Я не видел такого дождя уже несколько месяцев…
