в модное полосатое платье, что, казалось, талия ее вот-вот переломится.
— Начинаем концерт! — звонко прожужжала она. — Песня о солнце.
Части: аллегро, грациозо, скерцо, модерато… Настоятельно просим публику ничего не грызть во время исполнения программы. Это неприлично!
На сцену выпорхнула знаменитая певица цикада в накинутой на плечи очаровательной шали из пуха одуванчиков. За ней выстроился хор маленьких цикадок. Короткая пауза, и в наступившей тишине зазвучало:
А высокие, тоненькие голоса подхватили:
Жук-навозник Блестящий перевесился через край ложи и взглянул в небо: солнца не было. Оно уже спряталось за елями.
Когда хор кончил, снова запела известная солистка цикада:
И хор маленьких цикадок вторил ей:
И опять под сводами поплыл серебряный голос солистки:
И солистка затянула, поддержанная хором:
Что тут началось! Грянули такие аплодисменты, что шляпка подберезовика затряслась, заколыхались паучьи качели. Хлопали все, только не наш навозник. Он сидел хмурый, его мучили мрачные мысли. Когда же зрители по окончании концерта весело отправились по домам, он выбрался из ложи и пополз за кулисы — искать солистку. Вошел в ее комнатку в тот момент, когда зеленый кузнечик целовал цикаде лапку.
— Вы удивительная! Неповторимая! Очаровательная!… — восторженно встряхивал он своими длинными усиками и преподнес артистке веер из сухих лепестков фиалки.
Жук-навозник сердито оттер кузнечика в сторону и пробубнил:
— У меня срочный разговор. Я по чрезвычайно важному делу.
— Милости просим, — любезно улыбнулась солистка и пригласила навозника присесть.
Жук заполз в кресло из желудевой шапочки.
— Должен вам сказать, — медленно, как знающий себе цену жук, начал он, — что голос у вас действительно весьма сносный, можно сказать — терпимый.
— Спасибо, — улыбнулась певица, обмахиваясь фиалочным веером.
— Но еще я должен сказать, — пропуская ее благодарность мимо ушей, солидно продолжал посетитель, — что мне доводилось слушать голоса и получше. К примеру, у капустной мухи или моли. Когда на дне моего рождения завели они «Многие лета», половина гостей оглохла и до сих пор ничего не слышит. Вот это, доложу я вам, голоса!
Жук покачался в кресле, устраиваясь поудобнее, и с видом знатока посоветовал:
— Мне кажется, ваш голос тоже звучал бы намного лучше, если бы вы пели о более значительных вещах.
— О каких таких более значительных? — удивилась цикада.
— О таких, которые действительно блестят и светят, — ответил жук-навозник Блестящий. — Вот пели вы о солнце, благодарили его за лучи. А что оно в это время делало? Спряталось, видите ли, за ельник и даже в полглаза не глянуло, кто это там, под грибом, во славу его дерет глотку. И вообще, кто оно такое, это солнце? Ночью, когда темно и прохладно, его и с огнем не сыщешь. В пасмурный, дождливый день, когда так необходим хотя бы один лучик света, о солнце — ни слуху ни духу. А зимой? Что творит оно зимой?! — Распалившись, жук даже вскочил с кресла. — Зимой солнцу и дела нет, что мы можем умереть от холода и голода, зимой, подумать только, оно греет какую-то там чужую Африку, а в нашу сторону и не смотрит!… Слыхивал я от аиста, что Африку оно греет круглый год, поэтому там даже не бывает снега. Вот оно какое, ваше солнце, а вы его прославляете, благодарственные гимны ему поете!
Цикада посмотрела в окошко на небо, улыбнулась и сказала:
— Говорите, говорите дальше, я впервые слышу такие интересные рассуждения.
— Так вот, — продолжал польщенный жук-навозник, — значит, солнце-то бывает, а то и нет. А я — я есть всегда, всегда свечу, всегда блещу. И ночью, и днем, и летом, и зимой. Ни за облаками не прячусь, ни в какие-то африки не бегаю, всегда тут, как вот сейчас: солнце-то уже село, а я налицо. И так всегда!
Он умолк и, ожидая ответа цикады, скромно почесывал себе животик. Но артистка молча перебирала на шее ожерелье из зернышек дикого перца.
— Итак, что вы на это скажете? — нетерпеливо спросил жук.
— Значит, вы желаете, чтобы я пела не о солнце, а о вас? Чтобы благодарственные гимны возносились не солнышку, а вам? Так? — спросила цикада и прикрылась веером: как бы гость не заметил ее иронической улыбки.
— Да! Именно так! — даже подскочил от радости жук-навозник. — Ведь у меня заслуг побольше, чем у какого-то солнца! Поэтому пусть и славят в песнях меня.
— Ладно, — согласилась цикада. — Обещаю: завтрашний концерт будет посвящен вам.
Жук-навозник Блестящий чуть не пустился в пляс от счастья. Однако взял себя в руки и важно, как подобает тому, кто блестит ярче солнца, кивнул певице головой и сказал на прощание:
— Уверен, это будет ваш самый выдающийся, самый удачный концерт. Я пришлю вам корзину лучших поганок, недаром они растут только на козьем навозе. До встречи на концерте!
Весь следующий день наш навозник не находил себе места: то и дело высовывал из пня усы, с нетерпением ожидая, когда же раздадутся звуки труб и появится отряд жуков-карапузиков. Наконец они выползли на полянку, остановились около пня и громко объявили:
— Тра-та-та, ту-ту-ру!… Внимание, внимание! Сегодня вечером! Под старым подберезовиком! Необычайный концерт! Концерт-загадка! Приглашаем всех, приглашаем всех! Внимание! Напоминаем: пилить, точить, сосать и грызть во время концерта воспрещается! Сегодня вечером! Концерт-загадка!
Жук-навозник Блестящий поспешно выбрался из своего трухлявого пня и кинулся надраивать мхом надкрылья, лапки, усы. Как-никак, а концерт — в его честь!… Начистив все до блеска, он еще долго вертелся перед лужицей, любуясь своим отражением. Нет, никогда еще, казалось ему, не был он таким
