Фрау доктор оказалась молодой девушкой, стройной, с добрыми карими глазами. Ее внешность сразу располагала к себе. Она указала мне на стул, села напротив, сцепив руки замком на коленке.
Я бухнул на столик папку с 'досье' Лауры. Стал излагать историю. Хирнштайн задавала мне сочувственным тоном наводящие вопросы, словно я был пациентом, и она хотела вызвать меня на откровенность. Наверное, это у нее профессиональное. Но я и в самом деле сказал несколько больше, чем собирался.
— Судя по этому досье, Лаура была очень трудным подростком. С психическими нарушениями. Я понимаю, что в основном она уже находилась не в вашем ведении, а психиатра, но...
Фрау доктор покачала головой.
— Герр Оттерсбах... Я поняла вас. Но что вы хотите от меня? Чем я могу вам помочь?
— Видите ли, я ищу зацепки... определенные зацепки, чтобы найти девочку, а для этого мне нужны все сведения о Лауре. В первую очередь, конечно, фактические, особенно о ее контактах в последнее время. Но и любые могут быть мне интересны — чем она увлекалась, о чем переживала, о чем мечтала... какого рода проблемы у нее были? Расскажите мне о Лауре что-нибудь!
Доктор Хирнштайн неожиданно встала, подошла к своему письменному столу. Вернулась назад с небольшим прибором, который поставила на столик.
— Вы не возражаете, если я включу этот сканер? Это абсолютно безвредно, и мне это нужно для статистики... спасибо, — она включила прибор, направив на меня его маленький черный раструб.
— Видите ли, герр Оттерсбах... во-первых, я не так много занималась Лаурой. Вы правы, у нее были серьезные проблемы, кроме того, ее мать сочла меня недостаточно профессионально подготовленной. Лаура наблюдалась в другом месте, как вы правильно заметили. Ну а во-вторых... какие бы сведения о Лауре я ни получила, я ведь не имею права с вами делиться ими!
Я молча положил на стол все ту же расписку фрау Шефер. Психологиня потянула ее к себе и пробежала глазами.
— Ну хорошо. Собственно, я могу показать вам заключения, акты... но вы их уже, вероятно, видели? Ведь у фрау Шефер есть свои экземпляры.
— Да, конечно, я видел.Мне интересно ваше мнение.
— Лаура была травмированным ребенком, — произнесла фрау доктор, и морщина вдруг прорезала ее чистый юный лобик, — при этом... — она замолчала, подыскивая слова, — я не видела возможности. Что-то. С этим. Сделать.
— Вы хотите сказать, что она плохо чувствовала себя в семье?
— Да. Но вы понимаете, какая у нее семья.
— Конечно. Директор отделения банка и глава службы по делам молодежи.
— С такой семьей не очень просто работать, — заговорщически улыбнулась она. Я кивнул.
— Она и раньше пыталась бежать из дома. Как вы думаете, не подстроила ли она все это сама? Может быть, у нее был взрослый друг? Вообще — у нее были друзья ,она интересовалась мальчиками?
— Она не проявляла ни малейшего интереса к мальчикам, — твердо сказала Хирнштайн, — поймите, ее социализация нарушена. Она всегда была аутсайдером, в классе ее дразнили. Она не носит модной одежды, модных причесок, по меркам нынешних подростков она... нет, она симпатична, но понимаете, подросток подает определенные социальные сигналы — я такой же, как все, я хочу быть принятым. Она их не подавала. Ни один мальчик ей никогда не нравился, она, с одной стороны, считала, что недостойна, что хуже всех, и что ее никто никогда не полюбит. С другой — она ведь в самом деле умнее практически всех своих знакомых и друзей, она очень много читала, размышляла, и общение с обычными мальчиками... ей было просто неинтересно. А взрослых друзей у нее быть не могло, так как ее и из дома-то никуда не выпускали. Ей негде было с ними познакомиться. Кроме того, у нее, если вы знаете, не было доступа в интернет.
Я вспомнил отсутствие компьютера в комнате Лауры.
— Но тем не менее, ведь нельзя исключать полностью...
— Нельзя, — кивнула фрау Хирнштайн, — но я вам помочь тут не смогу. Ничего не знаю об этом.
— Она не принимала наркотики? — спросил я. Психологиня покачала головой.
— Насколько я знаю, нет.
— Скажите, а ведь она знала русский язык?
Психологиня взглянула на меня с некоторым затруднением.
— М-м... думаю, что да. Мне не приходило в голову спросить. Биологическая мать наверняка говорила с ней по-русски. Но дети иногда в таких случаях забывают родной язык... не знаю, не могу вам сказать.
— Скажите... вот вы говорите о травме, — начал я, — но какая же тут может быть травма? Ведь ребенок из очень хорошей семьи. Каникулярные поездки по всему миру. На будущий год родители обещали свозить ее в Америку. Любые развлечения. Любые подарки. Приемная мать — педагог, разумный контроль, ровные отношения. Ну конечно, раннее детство, проблемы с матерью... но сейчас у большинства детей бывает что-то подобное, однако же никто не бежит из дома и не устраивает бог весть что.
Фрау доктор слегка улыбнулась.
— Все это ни о чем не говорит. Девочка невротизирована, внешние обстоятельства могут восприниматься ею совершенно иначе, чем это представляется нам, здоровым людям. Девочка по сути жила в своем внутреннем мире, и я могу лишь приблизительно сказать, что там у нее происходило.
Она бросила взгляд на большой круглый циферблат часов над дверью.
— Спасибо, доктор, — сказал я, — вы мне помогли. Еще только один вопрос. Вы ничего не слышали о фонде Фьючер?
Нет, она ничего такого не слышала. Описание тоже не помогло. Я вежливо распрощался и вышел из кабинета.
В комнате ожидания сидела молодая мамаша с коляской и буйным ребенком лет пяти,который как раз швырялся кубиками в стену. Мамаше было не до него — она склонилась над коляской и делала что-то там с хныкающим младенцем.
— Флориан, перестань, — мерно говорила она время от времени. Юный разбойник меж тем подскочил к вешалке и затряс ее, словно обезьяна кокосовую пальму — и конечно, вешалка опасно накренилась... Я машинально рванулся к ребенку и, отобрав у него вешалку, поставил ее на место.
— Спасибо, — вяло сказала мамаша, — Флориан, иди сюда.
— Пожалуйста, — я развернулся, чтобы уйти. И тут увидел проспекты, радужным веером раскиданные на столике.
На одном из них — только на одном, простеньком, однотонно-зеленом, красовались крупные золотые буквы: ФЬЮЧЕР.
Таню Бреннер мне удалось поймать прямо после уроков. Две одноклассницы моей клиентки указали мне Таню с выражением брезгливости на нимфетковых личиках. Это выражение, впрочем, было вполне объяснимо.
В свои 15 лет Таня Бреннер весила, наверное, центнер. Притом она была еще и невысока ростом, так что фигура ее напоминала увесистый колобок из теста. Как говорится, метр на метр. Девочка брела по школьному двору с выражением обреченности и отвращения к миру на полном лице. Судя по всему, это выражение было для нее постоянным — не то, чтобы у нее вот прямо сейчас было плохое настроение.
Я подошел к Тане.
— Привет! Ты ведь — Таня Бреннер? Я частный детектив, занимаюсь расследованием по делу твоей подруги, Лауры.
Лунообразное лицо оживилось, карие глазки остро взглянули на меня.
— Поможешь мне немного?
В кафе-мороженом напротив, у итальянцев, я взял себе капуччино, а Тане — молочный коктейль страциателла. Девочка пила через соломинку, шумно втягивая жидкость, временами пухлыми пальцами отодвигая со лба жидкую челку. На вопросы она отвечала коротко, стесненно. Да, Лаура училась с ней в одном классе. Иногда ходили вместе домой. Нет, она ничего не знает о том, с кем Лаура общалась в последнее время. Да, Лаура знает русский язык и даже хорошо читает и пишет по-русски. Нет, насколько ей
