направил свой 'Ниссан' на дорогу, ведущую в тихий пригород Хадена.
1945 год, Шамбала. Анку Виллара.
Вернер начал вставать, мир его расширился. Ходить его учила Инти. Вернер, одетый в белый длинный балахон, опирался на плечо женщины. Инти была высокой и крепкой, лишь немного ниже самого Вернера. Он подолгу сидел на краю кровати, потом стоял, держась за спинку, ожидая, пока успокоится сердцебиение. Делал несколько шагов — сначала повиснув на Инти, потом почти самостоятельно, держась только за ее руку.
Рассказы Инки представлялись ему дикими. Но теперь он видел это — сказочное — своими глазами. Он оказался в другом мире. Вряд ли что-то еще могло его удивить. Он молча, про себя констатировал: это совсем другой мир. Даже не экзотический, этнический дальний мир. Просто другой. Несмотря на наличие в нем элементов мира обыкновенного, человеческого.
Стены, прямые внизу, на уровне около двух метров скашивались и сходились, заканчиваясь куполом. Купол был прозрачный, лишь наверху — снова деревянная головка. Свет лился сверху. Внизу не было окон, а были лишь узкие вертикальные щели в смыках стен, затянутые стеклом — или чем-то похожим на стекло, они создавали дополнительное освещение, так что в комнате было так же светло, как и снаружи. По вечерам под куполом зажигались невидимые лампы, видимо, электрические, дающие голубоватый свет — мягкий и в то же время ярче дневного.
Само помещение было круглым, точнее — многоугольным, стены словно заходили одна за другую, и в этих-то стыках и располагались длинные стекольные промежутки. Стоя в середине комнаты, нельзя было видеть наружного пространства. Вернер подходил к стеклянным простенкам, но и там не видел ничего особенного — дом был окружен садом, растения, натурально, тибетские, но все же просто растения.
Стены, пол, потолок — все было деревянным, чисто отшлифованным, но без лака — живым и дышащим. Деревянной была и мебель, казалось, растущая прямо из пола и стен. Эта архаичность материала контрастировала с ультрасовременным освещением и незаметным, не бросающимся в глаза удобством каждой вещи. Больше всего комната напоминала старинный деревянный храм или церквушку. Украшений было чуть-чуть — на стене хорошая репродукция Мане, а на полу — плетеный ковер. И еще стены были оплетены зелеными лианами, с которых кое-где свисали круглые плоды, полые внутри, наполненные вкусным напитком фаноа. Дверь вела в соседнее помещение, видимо, такое же большое и освещенное — но туда Вернер не заглядывал. Зато он побывал в сопровождении Инти в другом месте — устроенном для удобств, не вечно же ему ходить в утку и на судно. И это место совершенно поразило его, оно-то уж вовсе не напоминало ничто человеческое.
Оно располагалось в двух уровнях, и через каждый уровень,прямо через помещение, текла небольшая речка. В верхнем уровне речка была побольше, поглубже, и в центре формировала углубление с медленно текущей водой — вода эта нагревалась до нужной температуры за минуту, нажатием кнопки на небольшом белом пульте. Инти усаживала Вернера на движущееся сиденье, которое медленно съезжало вниз, в воду — и так он купался в теплой, почти горячей воде, которая затем протекала через полупрозрачное устройство-фильтр, и скрывалась в стене.
А уровнем ниже текла в темном канале еще одна речка, ручей, и в нее-то (для этого над ней были установлены удобные стульчаки) совершались естественные потребности. Инти объяснила, что этот ручей, проходя по спирали через все дома селения, выносит в итоге биологические удобрения в оранжерею, обогащая почву.
Запах в туалете был, но не сильный, благодаря текущей воде, и Вернер быстро перестал обращать на него внимание.
Еда тоже была здесь другой — часто вообще не приготовленной. Знакомые и совершенно незнакомые фрукты и овощи полагалось есть целиком. Непривычного вкуса молоко и его производные — сыр, творог и сливки; множество разных каш, и еще продукт, похожий на мясо, с мясным вкусом, но без костей и жил, и непонятно, откуда вообще такое мясо берется; грибы в разных видах. Мало было обработанной пищи, совсем не было изысканных блюд, требующих поварского искусства. Но вкус еды Вернеру нравился.
Все, что он ел, пил, видел, ощущал — было диким, нечеловеческим, и пожалуй, даже совпадало с нелепостью рассказов Инки. Но в то же время — как и с языком — Вернеру часто казалось, что все это он уже видел где-то, что все это — самое естественное, нормальное бытие, а то, что он помнил с детства, в Германии — было лишь дурным сном.
Но что-то восставало в нем против рассказов Инки. Он слушал скептически. Он спорил.
— Все, что вы говорите — абсолютно невозможно. Куда же делись все эти амару? Цари и боги? Что случилось с имата — раз вы технически так превосходите остальных?
— Мы не так уж превосходили их технически. При катастрофе погибло много специалистов, мы с трудом восстановили энергостанции, но многие вещи пришлось изобретать заново. Урку перенимали изобретения — ведь мы щедро делились с ними... а они потом теряли их. Варвары побеждали, Вернер. Варвары всегда побеждают. Всего полторы тысячи лет назад римляне построили дороги и водопроводы — тысячу лет назад в Европе ничего этого уже не было. Шесть тысяч лет назад над землей носились дисколеты... даже урку летали на них. Летающие колесницы древности — это не миф, это чистая правда. Но уже за тысячу лет до нашей эры все имата, имевшие дисколеты, были уничтожены, и носители этой технологии среди урку погибли — на их место пришли более тупые, менее развитые, зато готовые бороться за место в иерархии варвары. Поймите, Вернер, цивилизация, культура — хрупкая вещь. Она всегда гибнет под сапогом варвара, в когтях зверя. Если превосходство в живой силе тысячекратно, никакая имата не устоит. Но имата разрушались также изнутри... Многие амару не хотели жить в изоляции, уходили, пытались влиться в общечеловеческую цивилизацию. Их дети или внуки забывали, кто они такие, женясь и выходя замуж за урку, живя среди урку. Они не помнили ни своего языка, ни культуры, а позже забывали и происхождение. Никто из них не заботился о чистоте крови, разумеется. Но с другой стороны, амару-мужчина нередко находил для брака женщину-амару, просто потому, что они лучше понимали друг друга. Гены амару — некоторые из них рецессивны, некоторые доминантны — сохранялись и могли внезапно всплыть в потомстве, даже если несколько поколений были фенотипически чистыми урку. Нынешнее человечество, Вернер — это смесь урку и амару, где амару — как ложка меда в бочке дегтя. Число чистокровных амару здесь, в нашей имата очень велико, а в человечестве их распространение всего одна тысячная процента, хотя по всей земле и это — десятки тысяч. Амару-полукровки — биологически корректно говорить об урку с примесью генов амару — которые чувствуют и ведут себя тем не менее, как чистые амару — составляют почти пять процентов. Эти пять процентов во все времена, Вернер — они-то и обеспечивали хоть какое-то развитие. Науку, искусство, социальные движения, религии, философию. Именно и только они, исключительно они — и далеко не всегда они сами получали от этого хоть какие-то преимущества. Преимуществами пользовались наиболее преуспевшие урку. Все изобретения, весь прогресс — все это дело рук амару, урку только воевали и торговали.
Амару расщепил атом, окружающие его урку воспользовались плодами открытия, написали диссертации, получили премии, а теперь используют это открытие для создания еще неслыханного оружия. Тоже, впрочем, руками скрытых амару.
Амару построил замок Нойшванштайн, а урку сделали из него прибыльный гешефт, объявив создателя сумасшедшим.
Амару открыл людям новую этическую и психологическую истину, а урку сделали из нее сложную религию с множеством предписаний и иерархической структурой.
Война и торговля — вот все, что умеют урку, и вот то, чему они подчинили мир — тот мир, который когда-то был нашим.
— То, что вы говорите, противоречит всему... всем общепринятым представлениям, — возражал Вернер, — разве не война является единственным настоящим двигателем прогресса? Война и борьба за повышение прибыли — то есть все та же самая биологическая борьба за место в иерархии. Которая, как вы считаете, присуща урку. Я ненавижу войну, нацизм, но... только из-за нее разработали новые типы самолетов, моторы, теперь уже реактивное движение, да и если вдуматься, даже распространение пенициллина...
