фронте было, потому сохранилось. А так — ничего, будто не было сына. Боялись. Тогда все боялись, внучек! Ты этого себе представить не можешь.
— Наверное, ты прав, дед, — сказал я, — мне этого всего действительно — не представить.
Я распрощался с дедом, сел в свой Ниссан. Меня колотила мелкая дрожь, идти так к Шеферше было нельзя. Да и время еще есть. Я оставил машину на стоянке у парка и решил дойти до места назначения пешком. Сумку с ноутбуком — на плечо, и вперед. Благо, погода располагает.
По дороге я снова позвонил Максу — по-прежнему никаких известий от него. Это очень странно и нехорошо.
Что-то изменилось сегодня в нашем деле. Наверное, разговор с Шварцем можно назвать переломным моментом. Во всяком случае, сейчас я уже четко понимал две вещи: во-первых, я буду заниматься этим делом , даже если мне за него совсем не заплатят.
Во-вторых, когда я найду девочку — а я, конечно, ее найду, я трижды подумаю, стоит ли возвращать ее Шеферше. И даже сообщать о том, где она.
Нет, про отца и Лауру я понял все еще вчера. Но вчера это было на стадии прозрения, догадки, внезапной гипотезы, изменившей мою точку зрения на взбалмошную пресыщенную девчонку, которая от жира бесится.
А сегодня я уже знал это совершенно точно.
Наверное, мотивы отца с начала были более благородными. Он искренне хотел воспитывать дочь. Но появилась новая семья, сын... а девочка оказалась непростая, начались проблемы в школе, пришлось обращаться к специалистам, и все равно. Учителя вызывали родителей в школу, ходил туда обычно сам Шефер — жена от попыток воспитывать падчерицу самоустранилась, видимо, неудачными были эти попытки.
Он обещал учителям, что побеседует с дочерью. И в самом деле беседовал. Конечно, он не наказывал ее физически, мы же не в средние века живем. Вызывал к себе в кабинет, обсуждал ее поведение в школе. Иногда, возможно, накладывал какое-то наказание — вроде домашнего ареста или недели без мороженого. По правде сказать, Шефер не знал, что делать с этой девочкой. Если бы она плохо училась, безобразничала — тут было бы проще, это он мог понять. Но она вела себя слишком вызывающе, говорила слишком по-взрослому правильно... Она раздражала, если сказать откровенно. И может быть, больше всего раздражало то, что ее и не за что было ругать. Получалось, что Шефер вынужден в школе выслушивать всякую ерунду, а претензии даже предъявить некому. Нельзя же всерьез требовать 'а ну немедленно начинай интересоваться шмотками и общаться с девочками, как все нормальные подростки'. А когда он начинал про участие в уроке, Лаура вполне резонно напоминала, что она — одна из лучших учениц класса, и что бОльшая часть работает на уроке значительно меньше, чем она.
Вообще она была очень рассудительная, возражала логично, резонно. И в то же время она была виновата. Это раздражало. Шефер ощущал, как в горле поднимается страшный, неконтролируемый ком ярости — еще немного, и он не выдержит, хлестнет по этой наглой, самоуверенной девкиной роже. Но конечно, трогать ее было нельзя, у них же приличная семья, и Шефер отходил к столу, пил минералку, успокаиваясь и приводя мысли в порядок.
Но однажды в нем что-то сломалось.
Ей исполнилось тринадцать. И вот опять начался этот тягостный разговор, это исполнение родительского долга, доводящее до исступления... Шефер перечислял учительские претензии, Лаура возражала. Он не выдержал и взревел. Девочка испуганно замолчала, отшатнувшись, схватившись за край стола.
И тогда он вдруг увидел ее в другом свете.
Наверное, был включен только торшер. Шефер очень устал на работе, была планерка, встреча с клиентами, голова гудела, как чугунная. Лаура стояла перед ним навытяжку — маленькая, испуганная. И вдруг он увидел, что под ее блузкой уже выделяются вполне заметные полушария. Наверное, она была в мини-юбке, в очень легкой одежде — дома ведь. И возможно, как раз было жаркое лето.
Шефер был как раз в том состоянии, когда хочется избить дочь, сделать все, что угодно, лишь бы она заткнулась... прекратила бы выкрутасничать. Была бы нормальной, как все. Темная ярость поднялась и захлестнула его — но вдруг новый взгляд преобразил ситуацию.
Это был не мерзкий ребенок — а маленькая стерва, маленькая, но уже расчетливая и умная женщина.
И Шефер не выдержал.
Наверное, в первый раз, после того, как он получил удовлетворение, он был уверен, что небо обрушилось, и все кончилось для него.
Но однако все шло своим чередом. Заплаканная Лаура (которой было проведено соответствующее внушение) шмыгнула в свою комнату. Он, как частенько бывало, спал прямо в кабинете, отдельно от жены. Кровь на аккуратно подстеленной простынке он застирал самостоятельно, запершись в ванной. И никто ничего так и не узнал о случившемся.
Это развязало ему руки. Эпизоды стали повторяться. Шефер уже не ждал вызова в школу и беседы с учителем, чтобы найти повод выругать Лауру. Дочь стала по требованию подниматься в его кабинет. Конечно, ей это не нравилось, но, голубушка, мысленно говорил Шефер, тут уж ничего не поделаешь. Ведешь себя плохо — будь добра расплачиваться. Скажи еще спасибо — в старые времена розгами бы секли. А тут — пять минут удовольствия и свободна.
Впрочем, может быть, настолько цинично он не рассуждал — я не знаю. Не понять мне мыслей этих инопланетных чудовищ.
Запугать девчонку, чтобы не дай Бог не сказала кому-то — оказалось несложно. Легко представить эти угрозы: Лаура уже вполне могла поверить, что после такого отец может ее и убить. И не просто так — смерти она уже перестала бояться — а как-нибудь очень уж изощренно. И если даже ее донос увенчается успехом — то ее запрут в исправительный интернат и будут держать на нейролептиках, дальнейшую жизнь можно перечеркнуть. А так — да, бывают эти ужасные, непереносимые моменты, но зато она свободна, ходит в школу, скоро сможет даже отделиться от родителей и зажить самостоятельно, не так уж долго осталось.
И может быть, со временем отомстить им за все.
Мачеха — глава городской службы по делам молодежи, и собственно, как раз и решает судьбу таких, как Лаура. Именно она, единолично. Главный городской судья, полицмейстер — все это друзья дома, закадычные приятели Шефера по городскому отряду стрелков... кто поверит Лауре, проблемному, психически нездоровому подростку, если она начнет нести такую дичь про отца, всеми уважаемого и любимого, одного из самых приличных людей в городе?
Лаура пыталась решить проблему своими способами. Два раза убегала. Один раз пыталась покончить с собой.
Можно предположить, что через некоторое время она просто смирилась с происходящим. Отец добился своего. Лаура поняла, что терпеть ЭТО — ее единственный шанс, только так она сможет как-нибудь закончить школу и уехать подальше от родителей. Сразу же. Только бы закончить. Или хотя бы дожить лет до 18.
Раз в две, может быть, в три недели — 'беседа' с отцом; конечно, ей было больно, Шефер при этом, вероятно, плотно зажимал ей рот. Но длилось это не очень долго.
Лаура решила терпеть. И терпела, куда же ей было деваться. Вот только психика все больше расшатывалась, и без того не слишком устойчивая и благополучная... Ну да учителям и психологам было не привыкать.
Ей уже было четырнадцать. Однажды она познакомилась с человеком, который представился как американец — американский немец из фонда Фьючер. Он нашел ее, очевидно, через психолога. Предложил неслыханно прекрасные условия, стипендию, жизнь в Америке — покажите немецкого подростка, который не грезит хотя бы поездкой в Штаты!
