стемнело. Казик не побежал прочь от лагеря. Вначале он, хоть и до смерти напуганный, решил узнать, что же случилось с остальными.
— …Думаю, може нимцив видбылы. Може там щэ жывый хто е. Може поранэный хто…
Пацан, скрываясь в кустах и перебегая от одного укрытия к другому, направился к лагерю. И снова судьба была к нему благосклонна – чужую речь он услышал до того, как был замечен. Казик спрятался в кустах и прислушался. Немецкий язык он знает плохо – слишком мал, чтобы застать на этих землях австро- Венгерскую Империю. Однако, кое-что, с пятого на десятое… Оказалось, что Казик чуть было не наткнулся на один из секретов, которые немцы расставили вокруг лагеря и фашисты, сидящие в этом секрете, спорили – попадется кто-то, после всего шума, устроенного здесь сегодня, в их ловушку или нет. Поняв, что делать ему здесь больше нечего, Казик тихонько отступил и, оказавшись в безопасности, припустил со всех ног подальше от разгромленного лагеря. Куда он бежал – сам не знает. Но удача, пусть и ехидно, но, все же, улыбнулась ему и нам – мы встретились.
— Я, як вас почув, то сховався. Думав – може нимци. А як тебе, командир, побачыв… — Казик закончил свой рассказ и уткнул взгляд в землю.
— П…ц! — выразил общую мысль кто-то из бойцов за моей спиной и я с ним полностью согласен в оценке ситуации.
Молчание затянулось надолго. По-моему, даже птицы, и так немногословные в ноябре, окончательно замолкли. Только, время от времени, всхлипывает сидящий неподвижно Казик.
— Значит так, — я встряхнулся и заставил себя снова встать на ноги. — Отойдем подальше и, тогда уже, будем думать, что делать.
За остаток дня мы отошли от лагеря еще на семь-восемь километров. Стыдно… До боли стыдно, что, вместо того, чтобы попытаться отомстить немцам, а может быть и отбить у них кого-нибудь из наших, если есть выжившие, мы идем в совершенно противоположном направлении. Но, с кем мстить? С кем и кого отбивать? Если и есть выжившие, то их уже давно увезли куда-то. А серьезно укусить немцев мы сейчас просто не в состоянии. С кем идти в бой – с пятью вымотанными бойцами и пятнадцатилетним пацаном, боевой дух которых, к тому же, сейчас гораздо ниже плинтуса? Стыдно от бессилия. А от осознания собственной глупости – вообще хочется разбить себе голову о ближайшее дерево. Или – застрелиться. Пропустить подготовку карательной операции! Не заметить очевидного! Не понять… И ценой тому – жизни более чем сотни человек. Жизни моих боевых товарищей, моих друзей. Всю дорогу мне лезли в голову эти мысли. Но, они не были самыми худшими. Оля… Раньше я был уверен, что с ней все хорошо. У нас хорошо – и у отряда Трепанова, с которым она отправилась к Сарнам, не может быть иначе. А теперь, когда наш отряд разбили наголову, я начал беспокоится и о ее жизни. Что если их задание тоже провалилось? Что если задание они выполнили, но отряд потом был уничтожен, как наш?
— Что дальше, командир? — кто-то трясет меня за плечо и я понимаю, что уже несколько минут стою столбом, уставившись в никуда, посреди небольшой полянки.
— Привал, — неимоверным усилием воли я заставил себя вернуться к действительности. Прогнать все лишние мысли. Стать роботом. Автоматом, который думает только о деле. Чтобы не свихнуться. Чтобы выжить. Чтобы отомстить.
Бойцы, облегченно вздыхая, повалились на землю там, где стояли. Только я остался стоять на месте, обводя взглядом свой маленький отряд. Обводя взглядом пятерых выживших бойцов. Казик – мелкий, шустрый пятнадцатилетний пацан. Я даже не заметил, как он заснул – видимо вырубился, лишь только опустился на землю и закутался потеплее в мою трофейную шинель, выданную ему взамен промокшей в болоте одежды. Денис Шпажкин – единственный, кто выжил, из подрывников, отправившихся со мной на железнодорожную станцию. Помнится, он был одним из тех, кто недавно разбирал со мной мины у Коросятина. Сидит, глядя на меня с такой надеждой, словно ждет, что я сейчас взмахну рукой – и война мигом закончится. Якоб Новак – суровый бородатый дядька, пришедший в отряд, кстати, из того же Коросятина, деловито перематывает портянку, не обращая никакого внимания на происходящее вокруг. Августин Крышневский – маленького роста, худой и вообще больше походящий на ребенка, молодой парень, пришедший в отряд с какого-то лесного хутора, сожженного немцами. Привалился спиной к дереву и, прикрыв глаза так, что остались лишь узкие щелочки, наблюдает за мной. Арсений Дронов и Василий Гац – окруженцы, не так давно прибившиеся к нашему отряду. Оба молодые, но успевшие повидать уже столько, что иному хватит на всю жизнь и еще останется. Оба хлебнули войны и в окопах, и в лесу, скрываясь от, внезапно оказавшихся повсюду, немцев, и в нашем отряде. Арсений, несмотря на то, что зевает во весь рот, что-то оттирает с открытого затвора трофейного карабина. Василий, последовав примеру Казика, положил голову на мешок и тихо похрапывает. Я несколько мгновений колебался – дать бойцам отдохнуть после всего случившегося или немедленно приступить к действиям, жажда которых накрыла меня, словно волна цунами. Несмотря на усталость, до боли хочется куда-то бежать, что-то делать. Хрен тебе! Наделали уже, не включая голову, столько, что получились полные штаны. Сначала надо все хорошо обдумать. А это лучше делать на свежую голову.
— Сейчас отдыхать, — холодно приказал я. — Дронов, разбудишь меня на рассвете.
Дождавшись кивка Арсения, я сгреб палую листву, усеивающую все вокруг, в некое подобие матраца и вырубился, едва улегшись. Вырубился начисто – без снов. Так что, когда меня начали трясти за плечо, показалось, что я только моргнул и за ту долю секунды, пока мои веки оставались сомкнутыми, только недавно спрятавшееся за горизонтом солнце, непостижимым образом, успело пройти свой путь и снова выглянуть на востоке.
Едва я открыл глаза, мой мозг сразу же включился в работу. Ни следа усталости, ни следа сна. Словно компьютер включили, а не проснулся живой человек. За что браться в первую очередь? Я посмотрел на своих людей. Практически у всех лица настолько кислые, что никаких сомнений в том, что боевой дух моего маленького отряда сильно подорван, не возникает. Значит, сначала надо разобраться с этим вопросом.
— Кто остается? — спросил я и, видя непонимающие взгляды, которыми меня одарили все шестеро, пояснил. — После всего произошедшего, я не стану винить того, кто захочет покинуть отряд. Если кто-то хочет уйти – говорите сейчас.
Непонимание во взглядах сменилось… Возмущением! Всего шесть человек, один из которых – мелкий пацан, но я чувствую себя так, словно меня освистала целая толпа. При этом, ни одного звука никто не произнес. Нет, такой, каким я был в своем времени – в прошлой жизни, я бы не понял такой реакции. Наша группа, не далее как четыре дня назад была разгромлена во время выполнения задания. Наголову разгромлена – даже не хочу подсчитывать, какой процент выжил! После этого, мы узнали о гибели всего остального отряда. Конечно, некоторые группы, отсутствующие в лагере, как наша, могли выжить, но в целом – отряда больше нет. Точнее есть – мы. Но этот отряд состоит всего лишь из семерых истощенных людей, а из снаряжения у нас только то, что смогли сохранить в бою. А ведь против нас – вся мощь немецкой армии, первоклассно снабженной и обученной. Что могут сделать семеро против такой армады? Самоубийство! Однако, гляди ж – праведное возмущение моим предположением, что кто-то хочет поступить разумно (с точки зрения моих современников) и не ввязываться в практически безнадежное дело, аж кипит в их глазах. В двадцать первом веке я бы такой реакции не понял. Даже, возможно, я сам был бы первым, кто махнул бы на все рукой и решил бы, что, раз дело безнадежно, то не стоит и связываться с ним. А теперь, в середине двадцатого века, после нескольких месяцев войны, после того, как я потерял тех, кто стали мне друзьями, после того, как я влюбился и был разлучен со своей любимой водоворотом войны, надеясь только на то, что она еще жива, после всего этого я не отступлю.
— Что будем делать, командир? — спросил Шпажкин и этот вопрос, дадже не столько он, сколько то, что бойцы мой вопрос не сочли достойным ответа, вселил в меня уверенность в том, что наше дело не так уж безнадежно.
Закрыв тему, я благодарно кивнул, и ребята все поняли. Они – даже Казик – встали в строй и продолжили напряженно ждать дальнейших указаний. Ждать спокойно, с верой в меня.
— Для начала, выкладывайте, у кого что есть, — я отгородился от всех чувств, решив, что сейчас холодный ум гораздо важнее горячего сердца. — Оружие, патроны, гранаты, продовольствие. Все, в общем, выкладывайте.
Инвентаризация нашего имущества не заняла много времени. Буквально через минуту, передо мной, в ряд, лежат три 'маузеровских' карабина, две 'трехлинейки', мои собственные МП-38 и 'парабеллум' – я, как и все, тоже сложил свои запасы. Рядом, на расстеленном вещмешке – небольшая кучка патронов (пятьдесят
