и познакомился, не помню, да и какая разница? Так что, звонить?
— Не надо.
Я поднялся — диван легко меня отпустил, прошелся по комнате, вдохнул воздух, медленно, дегустируя, его выдохнул: никаких посторонних примесей, указывающих, что здесь была женщина. Сон, просто сон, дурацкий, нелепый сон.
— Ладно, как хочешь. — Алекс покрутил в руке бутылку. — Где будем квасить, здесь, — он кивнул на стол, — или пойдем на кухню?
Только не здесь! Здесь они пили во сне без меня — нельзя допустить повторения, и так слишком много их в последнее время. Нет, здесь не хочу! Как же я буду здесь ему рассказывать… мне все будет казаться, что он в сговоре с женщиной, что и так обо мне все знает и, слушая мои излияния, надо мной смеется. Впрочем, рассказывать и так не хочется, и думать об этом не хочется, и пить совершенно не хочется.
— На кухне удобней.
— На кухне так на кухне.
Мы вышли из комнаты, я плотно прикрыл дверь — все не мог отделаться от ощущения чужого присутствия, все тяготился им и оттого тяготился и Алексом. Он, видимо, это почувствовал, стал вести себя скованно-нахально. Как только мы пришли на кухню, распахнул холодильник, нарочито грубо прокомментировал его содержимое — скудное и не годящееся для закуски. Нашел в конце концов два помидора и яблоко, все это порезал дольками, разложил на тарелке, открыл бутылку.
— Тащи стаканы! — паясничая, делая ударение на последнем слоге, приказал он.
Я достал два стакана из шкафчика, поставил на стол, он их живо наполнил, почти до половины, вручил один мне:
— Выпей, станет легче.
И опять повторение, совсем недавно — вчера — вот так же меня поили. Тот человек поил, который потом хотел убить… Нет, вероятно, все же не хотел, она права, эта женщина.
— Давай, залпом!
Я послушно выпил — опять послушно. Алекс заботливо протянул мне ломтик помидора.
— Ну а теперь рассказывай.
Не хотелось мне ничего рассказывать, совсем не хотелось. Тем более Алексу — тогда именно он первым поднял тревогу, именно благодаря ему я загремел в то заведение. Слишком заботливый друг.
И потом так старался, такое участие принял в моем возвращении к жизни. Нет, нельзя ему ничего рассказывать, кому-кому, а ему точно нельзя. Да и никому из близких нельзя: незамедлительно примут самые решительные меры.
— Рассказывать нечего. Все очень просто: надоела мне такая жизнь, надоело быть курьером, вот и решил послать все к черту…
— То есть как это? Нет уж, ты это оставь!
— Уже оставил. Прогулял сегодняшний день, потом одумался и оставил. Завтра снова выхожу на работу.
— Правильно! — Он искренне обрадовался и налил еще водки. — За разумное решение?
Мы снова выпили. Алекс задумчиво на меня смотрел, мне показалось, что он хочет что-то сказать, но не решается: то ли не знает, как я к этому отнесусь, то ли считает преждевременным.
— Слушай, — наконец сказал он, достал сигарету, закурил. — Эта твоя почтово-курьерская деятельность не навсегда ведь, это временно, пока окончательно не поправишься.
Вот оно что, он, оказывается, утешать меня решил, а я-то подумал, у него бог знает какая мысль.
— Знаю, что не навсегда, но от этого не легче.
— Выздоровеешь и снова сможешь делать то, что делал раньше. Ты, кстати, не… так, в виде пробы, — он смутился, опустил глаза, — не пытался к компьютеру… — и замолчал, испугавшись крамольного слова.
— Что ты! Конечно нет! — возмутился я.
— А мысли не возникали? Ну, там, что уже можно?
— Что ж я, сам себе враг? — Я чистым взглядом посмотрел ему прямо в глаза — не подловит, пусть не надеется.
— Потому как мог быть и другой поворот, — пробормотал он себе под нос. — Но если не пытался, то… Ладно, оставим. Но ты точно ничего не хочешь мне рассказать?
— Нечего рассказывать, я же говорю.
— Не знаю, не знаю. — Алекс покачал головой. — Вид у тебя был… Да и сейчас еще…
— Какой такой вид? — прикинулся я.
— Сумасшедший, вот какой! Я и подумал, может, ты с компьютером… какие-нибудь хухры-мухры… И если так…
— Да нет же! — вышел я из себя. — Ничего такого! Я с тех пор ни разу… да и где? Мой комп у тебя.
— Тоже мне проблема! — Он натужно рассмеялся. — А в голове, я имею в виду, в уме, про себя, не думал… не вычислял, ну, там чего-нибудь?
— Не вычислял.
Он недоверчиво покачал головой, пожал плечами.
— Что ж, тогда… — Хотел еще что-то прибавить, еще в чем-то меня уличить, но не нашел, видно, подходящих аргументов, в рассеянности стряхнул пепел на пол и совсем другим тоном сказал: — Тогда давай выпьем! Завтра суббота, можно немного и расслабиться.
Мы выпили, но расслабиться нам так и не удалось: Алекс сидел какой-то напряженно-озабоченный, а у меня не проходил туман и впечатление от сна не рассеивалось.
Около двенадцати он ушел. Я проводил его, убрал со стола и, совершенно пьяный, но неуспокоенный, лег спать.
Телефон — вот что меня разбудило. Я вскочил оглушенный, голова раскалывалась от боли, ужас пронзил мою душу. Я крепко спал, а тут этот звон. За окном глубокая ночь — они не имеют права! Ночью они никогда… Что же он все звонит и звонит? Я не отвечу!
Нет, они не оставят меня в покое! И надо… снять трубку. Потому что потом пойдут звонки в дверь — дверь так ненадежна! Я сниму трубку, я рявкну, яростно рявкну: катитесь вы к черту!
Встал, пошел в прихожую, пошатываясь, хватаясь за стены, — так уже было, и это было. Включил свет — выключатель щелкнул незнакомо, чужой коридор осветился, там, справа, лестница на второй этаж, ведущий к комнате с фортепьяно… Телефон замолчал, я вздохнул с облегчением и одновременно с досадой неудовлетворенной ярости. Постоял немного, с напускной небрежностью перед своим испугом думая: не пойти ли на кухню испить водицы? И тут он опять зазвонил — неожиданно, подло.
Я схватил трубку — да нет, осторожно, замирая от ужаса, снял. Рванул ее на себя — нет, испуганно поднес ее к уху. И яростно — дрожащим, еле слышным голосом крикнул (или прошептал):
— Да…
— Ефим Долинин? — с наглой веселой бодростью осведомился совершенно незнакомый мужской голос.
— Да, — повторил я, предчувствуя кошмар.
— Замышляете новое убийство? — все так же весело-бодро спросил незнакомец.
— Да, — как загипнотизированный, повторил я и тут опомнился: — Нет! О чем вы, я не понимаю!
— Понимаете, — уже без всякой веселости, наоборот, очень значительно произнес голос. — Советую остановиться, настойчиво советую. О прошлом не беспокойтесь, оно не должно определять ваше будущее. Но это новое преступление, которое вы вынашиваете в своей душе, не должно совершиться. Слышите? Возьмите наконец себя в руки, остановитесь.
— Я не…
— Я тоже так думаю, вы не станете этого делать. Это же ребенок, маленький ребенок.
— Ребенок? — Если до этого я был просто напуган, то теперь совсем потерял контроль над собой: он
