Я затрясся под одеялом — видно, температура опять резко подскочила, — вжался головой в подушку, совсем забыв, что у меня там нож и бояться мне нечего.
— У вас плохо получается изображать спящего, так что повернитесь. — Он наклонился надо мной.
Я зажмурился и заскулил — это непроизвольно получилось! — заскулил, как новорожденный щенок: тонко, постыдно, трусливо. И после такого позора, такого совсем немужского поведения, пришлось срочно взять себя в руки и повернуться.
— Ну вот! — обрадовался мой мучитель. — Другое дело! — Шантажист посмотрел на меня внимательнее. — Что, заболели?
— Простудился, — прохрипел я, — у меня горло совсем заложило и нос.
— Немудрено! Ночи сейчас холодные. — И он опять рассмеялся.
— Что вам от меня нужно? — Я сел на кровати, завернувшись в одеяло, — черт возьми, я опять был раздет!
— Вы прекрасно знаете что.
— Назовите цену.
— Ну, дело не только в деньгах. Вы убили отца…
— Нет! Он сам отравился!
— Вы дали ему умереть. Наблюдали и ждали. Для чего-то ведь вы пошли на это. Вам выгодна была его смерть. Тут, как ни крути, пахнет убийством. И теперь… — Шантажист достал из кармана свернутый в несколько раз лист бумаги. Развернул и, не выпуская из рук, показал мне. Черные буквы замелькали у меня перед глазами — знакомый почерк, почерк отца. Записка! Я так боялся ее, но надеялся, что все же ее нет. Сердце оборвалось, руки затряслись. Я никак не мог прочитать ни слова, хотел и не мог.
— Видите? Убедились? — Шантажист аккуратно свернул записку и положил в карман.
И тут я вспомнил, что под подушкой у меня нож. Осторожно просунул руку, но он заметил мой жест и, кажется, догадался. Нет, так мне его не убить.
— Понимаете, что я могу с вами сделать? — проговорил он, не отрывая взгляда от моей руки. — Если я передам эту записку…
— Нет! Не надо! Пожалуйста!
Я просил, умолял его не передавать записку Елене. А он смотрел на меня с издевкой и молчал.
— Я умру, если она об этом узнает. Мы хотим пожениться. Я люблю ее, слышите! — закричал я. — Мне не пережить. Сжальтесь…
— Не пережить? Что ж, тоже вариант. — Шантажист усмехнулся и вытащил из кармана, из того же, где была записка, небольшую бутылочку. Покрутил у меня перед носом. Меня затрясло, я узнал ее: это был тот самый пузырек, в котором отец копил таблетки. — Вы правы, это те самые таблетки, — серьезно, уже без насмешки, проговорил он и поставил пузырек на стол. — У вас теперь два пути: отказаться от… ну, вы понимаете, о чем я, заняться наконец делом или добровольно принять смерть. То есть, так или иначе, вам придется пойти по стопам отца.
— Отказаться от Елены? Я не могу!
— Тогда… — шантажист улыбнулся, — принести вам воды?
— Нет!
— Другого пути не существует: либо так, либо так. Даю вам на размышление день. Если вы не примете правильного решения, записка перейдет… вы знаете куда. Так что думайте.
Он кивнул мне и вышел из комнаты. А я бросился на кровать, отвернулся к стене, натянул на голову одеяло и замер. Я не трус, я мужчина, а не тряпка. Но не смог побежать за ним, не смог свое оружие из-под подушки вытащить, не смог…
Шаги прозвучали к двери, шаги неотвратимо удалялись. Я ничего не сделал: лежал и трясся под одеялом, сжавшись в комок. Дверь захлопнулась — ушел, и ничего теперь не изменишь. Елена узнает, Елена не поймет, не простит. Я не смогу от нее отказаться, от жены своей отказаться! Как же он отомстил, отец! Он всегда меня ненавидел. Он для того записку написал, чтобы меня убить. Потому что ничего другого не остается.
Я не умер. Странно. Прекрасно помню, что выпил таблетки. Ссыпал в ладонь и выпил. Почему же они меня не убили, как убили отца?
Мне было страшно и очень жалко себя, но я понимал, что другого выхода нет. Написал прощальное письмо Елене, выпил таблетки, лег, отвернувшись к стене, и стал дожидаться смерти. Я знал, что больно не будет, просто придет сон и заберет меня навсегда. И когда в моей комнате появилась Елена в белом свадебном платье, я совсем не удивился, подумал, что сплю. Она улыбалась и говорила, что давно любит меня. Но тут позвонили в дверь. Я поцеловал ей руку, извинился и пошел открывать. Это был шантажист. В первый момент я испугался, но он достал из кармана записку, порвал на мелкие кусочки и сказал:
— Это мой свадебный подарок. Я покорен вашей любовью к этой прекрасной женщине и больше не буду разрушать вашу жизнь. Но вынужден кое о чем напомнить. В своем счастье вы совсем забыли, что имеется серьезная преграда. Вы выпустили из виду того человека, а ведь он не успокоится. Враг ваш смертен — помните? — и значит, его можно убить. Достаньте наконец из-под подушки нож и совершите по-настоящему мужской поступок.
Затем шантажист ушел, а я вернулся в комнату. Елена сидела на кровати грустная и задумчивая. Мне тоже стало очень грустно. Она вспомнила
Я помню, как вытащил нож. Я помню, как вышел на улицу, но совершенно не помню, как его убивал. Но когда открыл глаза, когда понял, что почему-то не умер, что таблетки, которые убили отца, на меня не подействовали, обнаружил: пододеяльник и простыня в крови, правая рука моя тоже в крови, а нож валяется на полу возле кровати.
Что произошло в эту ночь? Елена действительно была здесь, в моей комнате, и приходил шантажист? И значит, я убил любовника? Или это был сон под воздействием таблеток? Но если таблетки подействовали, почему я не умер? Сон должен был перейти в вечный сон.
Я сижу на кровати уже битый час, уставившись в пол. Ноги мои совсем закоченели от холода. Сижу и пытаюсь понять. Если я не умер, значит, убил. Если я не убил, значит, умер. Но я ведь живой. Ноги замерзли, рука болит — я порезался, когда убивал любовника. Я вижу кровь на своей постели. Все доказательства убийства налицо. Так как же?
На ладони моей лежали таблетки. Их оказалось слишком много. Я смотрел на них и не мог решить, как поступить: ссыпать все разом в рот или разделить на порции? Но я помню, что в конце концов пришел к какому-то решению и выпил. Я выпил! Я ведь не мог отказаться от Елены! Я выпил, честное слово!.. Это был тоже мужской поступок: убить себя во имя любви. Но откуда тогда кровь? Я совершил другой мужской поступок: убил любовника?
Я сижу на кровати, очень давно сижу, я совсем замерз. Сижу, уставившись в пол, боюсь поднять глаза. Потому что там, на стуле, пристроился мой отец, я не могу на него посмотреть, потому что он прав. Он надо мной смеется, но он на этот раз прав. Я и сам бы над собой посмеялся, если бы не был так убит. Все дело в том, что в эту ночь я не совершал никакого мужского поступка. Я не способен совершить никакого мужского поступка. Я тряпка, я трус, я полное ничтожество!
Вот как было дело. На ладони моей лежали таблетки. Их оказалось слишком много. Я смотрел на них и не мог решить, как поступить: выпить разом или разделить на порции. И тут ладонь моя дрогнула, таблетки рассыпались по полу. Не глядя, я поднял несколько штук, не выяснив, сколько их, сунул в рот, быстро запил водой и, решив, что этого вполне достаточно, лег на кровать, отвернувшись к стене.
Я не убил себя, потому что тем количеством, что я принял, отравиться невозможно. Я не убил любовника: все это мне просто приснилось. Я не способен совершить настоящий поступок.
А кровь на постели объясняется просто: это я руку во сне порезал, когда пытался вытащить нож, когда снился себе тем, кем не стану никогда. Зверь, живущий во мне, — трусливая тварь, он не сможет вырваться из клетки.
Так что же мне теперь делать? Скоро придет шантажист, увидит, что я жив-здоров, и передаст
