— Я все объясню! Я все объясню! Никак не ожидал, что вы сами придете! Это такое сча… Так неожиданно! Пойдемте. Не надо разуваться. Пойдемте. Сюда.
Он все тянул и тянул и дотянул до кухни.
— Садитесь. Простите, что в кухне. Там, в комнате… я не хочу! Туда приходят другие гости. Вернее, гость. Тот самый, который передал вам… который оклеветал. Я думал, это опять он, а это вы!
— Вы предлагали мне свою помощь, — сказала я, почувствовав, что он захочет мне помочь.
— Помощь? Конечно!
— Меня хотят убить, — осмелела я еще больше.
— Вас? Нет, это невозможно! Вы не так поняли.
— Ну да, он хочет, чтобы я сама себя убила, подготовила свою смерть!
— Подготовили?… — Он дернулся, словно я его ударила, и опять посмотрел как полный безумец. — Нет! Я сейчас все объясню. Это трудно, но… Я давно хотел, еще в тот день понял, что нужно просто все объяснить.
— В какой день? На похоронах, на кладбище?
— В день его смерти. Но до смерти. То есть я не знал, что он погиб, убит. Узнал, когда собирался все рассказать. Вам рассказать. Я бежал. Всю дорогу, восемь остановок. И совсем о нем в тот момент не думал, забыл, а он… а его… оказалось, что убили. Я не виноват в его смерти, хотя, кроме меня, никто другой виноват быть не может. Но я не убивал! Я никого не убивал! И отец сам, и эта записка — там все неправда!
— Какая записка? — Я в растерянности на него смотрела — он смотрел на меня совершенно безумно. — Понимаете, меня убьют, если никто не поможет. Через две недели. Вот мой срок. Всего две недели…
— Две недели?! — Он вскрикнул, как от внезапной боли, вскочил. — Не может быть! Подлец! Он обманул!
— Обманул?
— Он пришел к вам две недели назад? Боже мой! Вы уже две недели знаете? Но как же… Какой тогда был бы смысл в моей смерти?
— Да нет, вы не понимаете, это меня убьют. Через две недели, если…
— Вы верите мне? — Он опять схватил меня за руку. — Верите? Скажите, кому вы верите — мне или ему?
— Я пришла к вам за помощью. У меня не было выхода. Не к кому больше обратиться, а вы обещали… то есть предложили помощь, вот я и подумала…
— Подумали? — Он сильно, до боли, сжал мою руку, но даже этого не заметил. Кажется, он совсем не понимал, о чем я говорю. Я его тоже не понимала. — Хорошо! — Он наконец выпустил руку из своих неистовых тисков. — Нужно объяснить… нужно рассказать все сначала. — Сядьте! — приказал этот безумный человек, хотя я и так сидела, это он стоял. — Сядьте и выслушайте. Это долго. Долгая история, но вы должны ее выслушать. Сядьте и поговорим. Я… — Он опустился на стул, обхватил голову руками, некоторое время сидел так, собираясь с мыслями, видно не зная, с чего начать. Мне стало жалко его и страшно, а еще я поняла, что совершенно зря сюда пришла, напрасно на него понадеялась. Помощь прежде всего нужна ему самому, причем медицинская помощь.
Он молчал, тер голову руками и молчал — ужасно долго и жутко.
— Вам трудно будет меня понять, — проговорил он наконец, не поднимая головы, не останавливая своего невозможного трения. — Вы — женщина, и вы — святая, вам не приходилось… вы не знаете, как это — убить. Раньше я тоже не знал, а потом…
— А потом? — содрогнувшись, спросила я. — Потом убили?
— Нет! — закричал он, но я ему не поверила, потому что точно бы так же закричала, спроси он меня о том же, точно так же начала бы открещиваться от своего убийства. Я не святая, я знаю, как это — убить. Неужели он этого не видит, не чувствует?
— Кого вы убили? — не дала я ему ни малейшей возможности увильнуть от ответственности и поняла, что не только не святая, а ужасно жестокая, и не потому, что жизнь такой сделала, последние события сделали, а по натуре такая. — Кого? — с отвращением повторила я, с наигранным, лживым отвращением: отвращаюсь, потому что сама не такая и принять не могу человека-убийцу. И до того стала себе отвратительна, а его до того мне стало жалко, что еле удержалась от порыва признаться в своем убийстве.
— Не его, не вашего любовника, — еле слышно сказал он.
— Ну конечно! — снова разозлилась я и снова стала жестокой. — Вы его даже и знать не могли.
— Я знал его, почти так же, как вас.
— Да вы и меня не знали.
Он поднял наконец голову и посмотрел на меня так, что мне стало жутко.
— Я уже давно вас знаю, Елена. И я вас очень люблю.
— Любите? — Я совершенно этого не ожидала, растерялась, смутилась, а он все так жутко смотрел. — Но как…
— Безумно!
Безумно, вот именно, и сам он безумец.
— Я увидел вас в тот день, когда умер отец, увидел и сразу влюбился.
— Двенадцатого июня, — машинально пробормотала я, вспомнив данные из компьютера.
— Да, — он почему-то удивился, — да, двенадцатого июня. Вы помните?
— Нет, потом узнала, когда понадобился ваш адрес. Дмитрий Семенович, — прибавила я зачем- то.
— Дмитрий! — в восторге, наверное, оттого, что я знаю его имя, поправил он. — Лучше просто Дмитрий. Митя было бы еще лучше, но вы ведь пока не согласитесь?
— Давайте остановимся на Дмитрии.
— Хорошо. Елена и Дмитрий. — Он прикрыл глаза, как-то неприятно причмокнул и повторил: — Елена и Дмитрий. Помолчал немного и опять повторил, очень тихо: — Елена и Дмитрий.
Мне стало не по себе, мне захотелось сбежать, но было неудобно, да что там, просто невозможно, после того, как он признался, что любит, после его мечтательных повторений сочетания наших имен. Однажды мне пришлось довольно долго беседовать с пьяным восторженным человеком — это было очень похоже: и слушать жутко, и уйти невозможно.
— Я вам должен все объяснить. Я тогда еще хотел, но он помешал, его смерть. Я бежал, для того чтобы сказать, но вот как все вышло. А теперь вы сами пришли. Не верьте шантажисту, не верьте записке, я не убивал отца, я… почти не убил. А вас я люблю больше всего на свете! Вы не знаете, как я вас люблю! Отец сам отравился.
— Сам? А разве…
— Нет! Я знал, да, знал, но он сам. Поэтому это почти не убийство.
— Вы знали, что он собирается отравиться?
— Знал. Да вы ведь и сами в курсе, он вам рассказал.
— Кто рассказал?
— Тот человек.
— Мне никто ничего такого не рассказывал. Тот человек… Если он тот же самый, то я ничего не понимаю, не вижу связи. И… Он хочет, чтобы я подготовила свою смерть, чтобы все выглядело так, будто я просто уехала.
— А записка?
— Какая записка? Он убьет меня, понимаете?
— Записка отца. Он сказал, что передаст вам записку, если я не умру.
— Если вы не умрете?
Я вообще перестала что-либо понимать. Дмитрий никаким образом не мог быть связан с моей историей, ни с прошлой, ни с настоящей. Вероятно, он просто сумасшедший. Никакой помощи я от него не дождусь, не в состоянии он мне ничем помочь. Надо поскорее уходить.
— Знаете, — заговорила я нейтральным тоном и посмотрела на часы, — уже поздно, мне пора.
