испуганным упоением рассказывающий о своих отвратительных ощущениях, стал под конец ему настолько непереносим, настолько мерзок, что хотелось любым способом убрать его, стереть или хотя бы заставить замолчать. Он даже поймал себя на том, что слушает и в то же время примеривает лежащую на кровати подушку к его лицу: вот так взять, прижать, придавить и давить долго, пока не выйдет вся эта мерзость, пока не замолчит, не замолчит!.. Он одернул себя, встряхнулся, поднялся со стула, прошелся по комнате, чтобы подушка исчезла из его поля зрения. Ему стало казаться, что в комнате ужасная грязь и что Юдин ужасно грязный и потный, что от него непереносимый запах, он просто раньше этого не замечал. Андрей возвратился на стул, но сел, повернувшись к окну, подступила тошнота, а Юдин все говорил и говорил, и не виделось его рассказу ни конца и ни края. Черные, влажные ветви качались за окном на ветру, открыть форточку, впустить ветер в комнату? Врет он все! Прекрасно понимает, где кончаются сны, жалкий подонок! А ведь эта женщина-врач, которая тогда приехала к нему по вызову вместо Елены, очевидно, Страхова. Очень похоже! Но какое извращенное, какое убогое понимание любви. Жаль, что нельзя все же заставить его замолчать. А этот шантажист — конечно, никакой не шантажист, и записки не было, не существовало, не писал его отец никакой записки. Сказать ему об этом? Или пусть дальше мучается? Нет, так нельзя, придется сказать.
— И вот, когда я совсем отчаялся, пришли вы, — закончил Юдин наконец свой ужасный рассказ и дружелюбно улыбнулся Андрею.
Того передернуло, но он взял себя в руки и, преодолевая отвращение, тоже улыбнулся.
— Очень хорошо, что вы мне все рассказали, — покривил душой Никитин. — Теперь мне многое стало ясно, — уже откровенно солгал он: ничего ясно ему не стало, кроме того, что Юдин не причастен к похищению, но это он и так понял, без всякого рассказа, сразу, как только вошел к нему. — Ваш шантажист и человек, угрожавший Елене, — почти наверняка одно и то же лицо, тут вы правы. Вот только роль его поняли неверно. Не шантажист он.
— Как это?
— Очень просто. Ему нечем было вас шантажировать.
— Как нечем? А записка?
— Не было никакой записки! Вы себе ее придумали. Во-первых, это полный бред, подобная записка. Отец, если бы понял, что вы знаете о его намерениях, как-то все-таки вам намекнул бы об этом при жизни. Во-вторых, если бы записка имела место быть, всплыла бы раньше, вскоре после его смерти, а не через четыре месяца. В-третьих, шантажист появился как раз тогда, когда появился поклонник Елены. Значит?… Значит, не записка его волновала, не ваш отец, а вы. Возможно, он просто хотел таким способом добиться, чтобы вы перестали следовать за Еленой и ее поклонником. Вы мешали, вот вас и пытались устранить.
— Чем же я мешал?
— Тем, что могли увидеть что-то, чего видеть были не должны. Вас просто отвлекали.
— Но ведь он, шантажист этот, знал про записку!
— Конечно знал! Узнал после того, как вы ему проговорились. Вы очень… доверчивы и…
непосредственны. Это неплохие качества, но именно их и используют разного рода мошенники и вообще нехорошие люди. Вы и мне сразу стали твердить о записке. Чего мне стоило, если бы я захотел, окольным путем — да что там окольным! — выведать подробнее, о чем идет речь, а потом использовать в своих интересах? Понятно, вас очень мучил этот вопрос, о записке не переставая думали, боялись ее. По существу, вы были совершенно готовы к приходу подобного шантажиста. Он увидел, что вы чего-то боитесь, потом понял, чего именно, навел небольшие справки — и все.
— Так вы считаете, что отец…
— Ну конечно! Напрасно мучились. Напрасно так плохо думали о вашем отце.
— Не знаю… — Юдин потер виски, будто у него резко заболела голова. — Не знаю. Если все так и есть… Не знаю. Но ведь шантажист хотел, чтобы я отравился! Зачем ему это было нужно, если не из мести. Да нет, он же показывал мне записку! Это был почерк отца.
— На секунду показал, именно для того, чтобы вы в этом убедились, и тут же спрятал. Все это было грубо сфабриковано, друг мой. А насчет вашего самоубийства — это же элементарно! Вы были нежелательным свидетелем, вас пытались отвлечь, но ничего не вышло: вы продолжали упорно таскаться… простите, следовать за своей возлюбленной, что еще оставалось?
Удивительно, как вас раньше не убили. И что потом не убили. Тут вообще много странного. Ну ладно! — Андрей поднялся. — Я над этим поразмыслю. И мой вам совет: ведите себя осторожней. Лучше всего завтра выходите на работу, живите обычной жизнью, на дверь поставьте надежный замок и не открывайте кому попало. А если что… — Андрей на секунду запнулся, не зная, правильно ли он делает, но все же решился и протянул Юдину свою визитку, — если что, звоните.
— Обязательно позвоню! — Юдин с каким-то жадным восторгом почти вырвал у него визитку. — Спасибо вам огромное! Теперь я спокоен. Вы найдете ее, у вас получится. — И бросился провожать Андрея к двери.
Странное место для встречи выбрала эта Страхова Валентина Петровна: фойе старого, какого-то полузаброшенного кинотеатра. Полумрак, жесткие, неудобные, ободранные кресла, воздух пропах плесенью. Темные личности, нечто среднее между бомжами и нищими жуликами, жмутся по углам и с недобрым, но боязливым любопытством на них посматривают. Звенит первый звонок — люди, словно с сожалением оглядываясь на них, медленно идут в зал. Теперь они остались одни.
— Теперь мы остались одни, Андрей Львович. — Валентина Петровна осторожно прикасается к его руке — по коже бегут мурашки. — Я должна вам все рассказать, но знайте, что это сугубая тайна.
— Я вас внимательно слушаю.
— Конечно! Ведь это в наших общих интересах. — Она берет его руку и крепко пожимает. Андрею становится не по себе, он потихоньку пытается руку выдернуть — ничего не получается, Страхова вцепилась мертвой хваткой.
— Пустите! — не выдерживает Андрей. — Зачем вы это делаете? — невольно повторяет он фразу Оли.
— Ах, Андрей Львович, не стоит обращать внимания. Это такие мелочи, а мне так спокойней. Если бы вы знали, что я пережила! — Она чуть ослабляет хватку, но держит цепко. — Итак, мы остановились на том, что Елена Кирюшина ничего общего не имеет с настоящей Еленой Кирюшиной. Не знаю, зачем ей понадобилось такое самозванство, но мне нужна та, подлинная. Видите ли, я скоро умру и хочу оставить ей наследство.
— А разве у вас есть что завещать? — Андрей с сомнением всматривается в Страхову.
— Да, да, вы правы, смотрите внимательней, может, поймете.
А ведь они похожи с Юдиным, осеняет его. Особенно в приглушенном свете.
— Догадались! — Страхова самодовольно улыбается, отпускает наконец его руку и кокетливым жестом поглаживает сиденье соседнего кресла. — Какой безобразный стул! — фальшиво-мрачно, словно кого-то передразнивая, восклицает она. — Вы ведь это подумали, да? А я специально именно здесь назначила встречу, чтобы вы так подумали и хоть что-то поняли. Я легко могу прочитать и остальные ваши мысли. Как здесь мрачно и грязно. Да? А еще: если бы
— Нет. — Андрей с тоской озирается по сторонам. Раздается второй звонок. Только второй, не третий. Невозможно встать и уйти в зал от этой ужасной старухи.
— Но это не он! — торжествуя, заключает она. — Он — не убийца, а просто несчастный человек. Убийца не он. Убийца…
— Черт! — Андрей вскакивает. — При чем здесь убийца? Кирюшину похитили, совсем не обязательно, что…
— Только весь фокус, — Страхова тоже поднимается с кресла, — заключается в том, что Кирюшина — не Кирюшина. А что стало с той, настоящей, и ребенок может понять.
Третий звонок. Наконец-то! Можно спокойно уйти. Долгий, настойчивый третий звонок не разрешает, а требует, чтобы он немедленно уходил. Третий звонок…
Андрей сделал гигантский шаг, почти прыжок — и проснулся. А третий звонок все звенел и звенел: сны не сны, вспомнил он и проснулся окончательно. Просто третий звонок — не позывной к началу сеанса,
