корила себя за свое поведение, но ни на мгновение не задумалась о том, чтобы изменить его. Сам факт того, что она скрыла от детей, кто вел ее на ужин, свидетельствовал уже о том, что совесть у нее была неспокойна; это ощущение тем более вызывало в ней раздражение, что ей не в чем было упрекнуть себя… разве что в игре с огнем…
Сопровождаемый шуршанием шин белый «ягуар» остановился перед домом. Черил поспешила туда сесть, и автомобиль отъехал так же незаметно, как и приехал.
Стефен привез ее в «Плацца» — одно из самых роскошных мест Нью-Йорка, где ему не надо было искать стоянку: подошедший шофер сел за руль, чтобы отвести машину на место парковки, пока они оба входили в большой холл, наполненный светом и отделанный золочеными деревянными панелями.
Черил подумала, что они сразу пойдут в бар, а затем в обеденный зал, но это значило недооценить Стефена: он заказал роскошный стол в кабинете, украшенном цветами.
От неожиданности Черил замерла на пороге.
— Ты… мы будем ужинать здесь?
— Да.
Он улыбнулся.
— А! Понимаю.
Он вошел, дернул занавески, которые скрывали окна: никакой потайной дверцы, ведущей в спальню, не было.
— Видишь, — сказал он, — это не смежная комната, а просто салон.
Уже серьезным он вернулся к ней.
— Пойдем, не беспокойся! Я не пытаюсь расставить тебе западню.
Она отступила чуть назад, чтобы лишить его возможности положить руку на ее плечо. Он сделал вид, что не заметил, и пригласил ее занять место за столом, сверкающим всеми оттенками хрусталя и столового серебра.
Она невольно отметила про себя, что ради куска говядины и салатов не стоило выставлять подобные приборы. Ее удивление лишь возросло, когда она увидела, как подвозят первую тележку с блюдами, где торжественно покоилась ваза, полная черной икры из Ирана, теплые тосты и бутылка шампанского в ведерке со льдом.
— Я этого никогда не ела, — призналась она в восхищении.
— Я счастлив, что могу хотя бы с этим тебя познакомить.
Он погрузил серебряную ложку в осетровую икру и выложил ее содержимое на тарелку молодой женщины.
— Вилочкой, — объяснял он, — ты ее смело намазываешь на свой тост. Главное — не добавляй к этому ни масла, ни лимона. Икру пробуют саму по себе. Можно выпить сладкого вина, если хочешь, я попрошу принести. Но поскольку я предполагал провести весь ужин с шампанским, то подумал…
Она улыбнулась.
— Мне этого будет достаточно.
Она поднесла ко рту драгоценный бутерброд. Вначале сильный рыбный запах сбил ее с толку, но затем икринки растаяли у нее на языке, распространяя свой благородный аромат с привкусом лесного ореха. Она не могла сдержаться, чтобы не втянуть в себя с наслаждением запах.
— Это великолепно, — выговорила она.
Он наполнил оба бокала для шампанского и поднял тост.
— За твое удовольствие, дорогая. За то, что мы вновь обрели друг друга.
Ей не очень нравился тон, которым он позволял себе говорить, но коли уж он ограничился словами…
Размышляя над этим, она тем не менее находила эту ситуацию упоительной: находиться лицом к лицу с первым мужчиной своей жизни в столь роскошном окружении. И вот он баловал ее, как если бы имел намерение попросить ее руки. Однако он знал, что надеяться было не на что.
Когда с икрой было покончено, официанты подвезли на столике с колесиками тяжелое серебряное блюдо с бараньей ножкой, подрумяненной на французский манер. Однако видя, как нарезают едва прожаренные куски мяса, молодая женщина проявила признаки явного замешательства.
— Я буду у истоков нового открытия? — спросил Стефен.
— Признаюсь, я ем его обычно более приготовленным.
— Тогда попробуй, и ты мне расскажешь о своем впечатлении.
Она медленно отрезала кусочек, положила в рот и нашла его удивительно сочным.
— Стефен! — неожиданно заговорила она. — Я тебя больше не узнаю! Ты, который был так равнодушен к еде!
— Теперь я получаю удовольствие, когда другие наслаждаются едой!
Она нахмурила брови.
— А ты сам ничего не испытываешь?
— По правде говоря, ничего особенного. Но глядя на тебя, я об этом жалею.
Если он надеялся тронуть ее этими словами, то глубоко заблуждался. Ей было просто жаль его, но с шампанским в руке она аппетита из-за этого не потеряла.
«Брюсу безусловно понравится этот способ приготовления такого блюда, надо будет мне попробовать…» Она застыла и внутренне улыбнулась: даже обласканная другим, она продолжала думать о своем муже.
— О чем ты думаешь? — спросил Стефен. — Ты выглядишь задумчивой.
— Я спрашиваю себя, зачем ты предлагаешь мне все это.
— Да ты еще ничего не видела.
— Но зачем, Стефен? Зачем?
Он улыбнулся чуть с грустью.
— Скажем… в память о нас.
— Послушай, я очень довольна этим вечером. Честное слово. Если ты хотел произвести на меня неизгладимое впечатление, то тебе это удалось. Но ты-то, какое ты получаешь от этого удовольствие?
— Удовольствие от твоего присутствия.
Если бы он вел себя так одиннадцатью годами раньше… В то время ей казалось, что она докучает, навязывается ему. Сегодня же все выглядело так, будто она превратилась в главное действующее лицо в его жизни, тогда как все между ними было бесповоротно кончено.
Она согласилась еще на один бокал шампанского, и он попросил подать десерт — бесчисленное множество различных щербетов, в котором ей оставалось ориентироваться лишь по запаху.
За кофе он поднялся с места, вытащил из кармана плоский сверточек и, подойдя поближе, положил перед тарелкой молодой женщины.
— Что это такое? — спросила она недоверчиво.
— Открой.
— Нет. Я сперва хочу знать, что это.
— Это не укусит тебя за пальцы. Открой и увидишь.
Она вскрыла пакет, приподняла крышечку и тотчас же закрыла ее.
— Стефен! Я не понимаю…
— Нечего понимать. Принимай, и все тут.
— Я не могу!
— Почему же?
Он собственноручно раскрыл футляр и вынул нитку бриллиантов, невообразимое сверкание которых она заметила краем глаза. Он приложил ее к шее как раз у выреза одежды, который как будто только и ждал этих драгоценностей; однако она поднялась с места, прежде чем он смог застегнуть ее.
— Это невозможно, Стефен!
— Лучше посмотри, как это тебе здорово идет.
Он подвел Черил к зеркалу, снова надел ожерелье, и она увидела себя такой, какой не видела никогда. Реклама не врала, утверждая, что бриллианты придают лицу женщины особый блеск. В этом несравненном уборе она буквально сверкала красотой.
