Друг на друга девчонки уже не глядят, всё по сторонам, вот уже и блёстки какие-то в лесу показались — волчьи глаза, наверное… Милка начала потихоньку подвывать от страха, Маруся тоже бы закричала в голос, но нельзя.
— Молчи, — говорит она Милке, — не вой. Давай вон туда, в ту сторону… Нет, вон туда…
Бродили, пока совсем не стемнело. Вдруг в лесу за спиной какое-то шевеление — девчонки совсем обомлели…
— Тю, чево вы, — дурные? — говорит знакомый мальчишеский голос. Да это же Андрей! — Вас там уже обыскались! И ваши, и все мои… Я вот додул, куда вы делись, и по следам вашим попёр — хорошо, что снег не идёт… Давайте домой скорее, а то попадёт вам по первое число!
Домой почти бежали из последних сил, опять падали, но уже весело, не страшно с Андреем-то: он и дорогу знает, и про волков смеётся — нет тут никаких волков, говорит. Наверно, нарочно, чтобы их успокоить…
Дома попало за всё — особенно за дедушкин потерянный топорик. Правда, не лупили, наверно, от радости, что они нашлись. И вообще Марусю никогда не лупили, хотя она всю вину на себя взяла, даже к Милкиной маме, тёте Гале, ходила извиняться (так Марусина мама сказала).
Ёлку привезли на грузовичке на следующий день, совсем не маленькую, поставили у них в избушке, украсили какими-то цветными бумажками и ленточками — и всё было как положено. И Милка, и Андрей, и другие соседские дети пришли.
А под самый Новый Год мама позвала Марусю за шкаф, который, как перегородка, стоял посреди избы, закрывая кровать. Она распаковала баул со старинным сервизом, достала чашку с блюдцем и говорит:
— У нас ничего особенного нет, чтоб подарить… Ни книг, ни игрушек… А какие наши хозяева люди хорошие, так за вас волновались… Андрей — вообще молодец! Подари ему вот это на память…
Огромный чикагский выставочный комплекс Маккормик Плэйс располагался на берегу озера Мичиган, рядом с весёлой и очень красивой скоростной дорогой Лейк Шор Драйв. Машину Аня запарковала в бесконечном подземном гараже, записала на парковочном билетике номера отсека, ряда и места (если забудешь, где оставила, машину придётся искать целый день), спрятала билетик в портмоне и бодро зашагала по подземному миру туннелей, переходов и бегущих дорожек, рассматривая указатели и стараясь не заблудиться. Спрашивать, куда идти, здесь было не у кого — пространства столь велики, что людей почти не видно, хотя одновременно в комплексе проходит несколько профессиональных выставок. Через десять минут ходьбы Аня стала уже понемногу паниковать, но наконец — ура! — увидела надпись, сообщающую о Международной выставке фарфора и фаянса, а вскоре нашла и тот отдел, в котором расположились изделия их фирмы и стояли её собственные творения. До начала получасовой презентации оставалось буквально пару минут, и около полусотни приглашённых уже сидели в специально отведённом для этого отсеке с микрофонами и видеопроектором…
Когда всё закончилось, Аня ответила на несколько незначительных вопросов по поводу своей коллекции, а затем отправилась поглядеть на соседние отделы. Недалеко, в том же павильоне, оказался выставочный киоск русской фирмы с Урала. Аня заинтересовалась экспонатами соотечественников и подошла поближе. К ней сразу же направился молодой сотрудник, предлагая свои услуги. Наклейка с именем на его футболке гласила «IGOR», а английский, хотя скорее британского, а не американского образца, звучал уверенно и вполне прилично. Сопровождая Аню вдоль стендов, он принялся что-то старательно объяснять, но она, не особенно вникая в смысл, просто с удовольствием слушала, как он говорит, мысленно улыбаясь знакомому акценту и с интересом посматривая на рассказчика, когда в процессе пояснений он поворачивался к ней боком.
…Симпатичный, чернявый, с деликатными чертами быстрого лица…
«Не то что твой надутый американец Майкл», — сказала бы мама.
Маме Майкл не нравился.
«Да, мне твой Майкл никогда не нравился, а этот парень — наш человек…» — так, конечно, продолжала бы мама.
Ну, Майкл уже полгода как совсем не «её», и вообще уехал работать в Детройт…
Неожиданно молодой человек что-то сказал об изделиях старинного русского завода Гарднера. Аня глянула на стенд — и обмерла: под стеклом, в качестве примера, стояла чашка с блюдцем — ну, точная копия чашки из её домашнего сервиза!
— Простите, Игорь, — сказала она по-русски, введя собеседника в полный ступор, — не могли бы вы сказать, откуда взялась здесь эта чашка? Дело в том, что у меня хранится, так сказать, фамильная реликвия — сервиз Гарднера, привезённый родителями и бабушкой из Союза. В сервизе не хватает нескольких чашек. И похоже, как раз эта вот чашка из такого же комплекта…
— Вы говорите по-русски! — только через несколько долгих секунд смог выдавить изумлённый Игорь. — Я… Эта чашка?.. Это, в общем-то, моя личная чашка… Когда мы готовили сюда экспозицию по истории русского фарфора, я временно взял её из дому… А вы что, русская? И живёте здесь?
— Ну, можно так сказать, — улыбнулась Аня. — Меня зовут Аня, — и протянула руку…
На правах американской хозяйки Аня пригласила Игоря в одно из маленьких кафе, которое располагалось тут же, в холле, на выходе из их павильона. Она понимала, что сам он ни за что бы не решился здесь на такой смелый поступок, а ей так хотелось узнать подробности…
— Мне рассказывала мама, что эта чашка была вроде подарена моему деду одной девочкой. Это было ещё во время войны. Эвакуированная семья этой девочки жила в их доме, в Северске, а дед в ту пору был, конечно, ещё мальчишкой, ровесником девочки или немного старше. Правда, имени этой девочки мама не знает, а дед умер много лет назад…
— А как, Игорь, звали вашего дедушку? — Аня вдруг почувствовала зудящий холодок предчувствия.
— Его звали Андрей…
Она уже набирала номер на мобилке. Соединение отсюда была неважное, сигнал то и дело прерывался.
— Мама!.. У меня всё в порядке… Говорю, в порядке. Да, я на выставке… Скажи мне, пожалуйста, как звали того мальчика из Северска, о котором нам рассказывала бабушка? Ну, который спас её в лесу и которому подарили чашку… да, чашку из сервиза! Мне зачем? Нужно!.. Сергей? Андрей?.. Повтори, пожалуйста, плохо слышно… Андрей!
Ещё держа телефон у щеки, Аня встретилась глазами с Игорем. Вид у него был совершенно сумасшедший…
Сервиз стоит на центральном стеллаже одного из стеклянных шкафов в гостиной большого дома. Здесь всегда много света, и лучи из высоких окон до краёв наливают тонкие, почти прозрачные чашки тёплым солнечным напитком. Роуз (прабабушка Маруся смешно зовет её по-русски «Розочка») хорошо видна композиция из шести чашек, блюдец, молочника, сахарницы и заварочного чайничка — всё это с миниатюрным узором бело-жёлтых ромашек на густом изумрудном фоне. Все предметы, конечно, повёрнуты к зрителю своей лучшей стороной — с рисунком, но девочка знает, что несколько узеньких стебельков усердно тянутся и на обратную сторону каждой чашки… Впрочем, при желании, это можно разглядеть и в зеркальном заднике шкафа. Роуз не разрешают открывать широкую стеклянную дверцу, но она подолгу рассматривает через стекло это место, где тихо обитает старинный, немного потёртый сервиз, а вокруг, на соседних полках, от пола и до потолка расположилось множество многоцветных керамических изделий, сделанных по рисункам её мамы.
Но иногда, когда она долго стоит здесь, ей почему-то видится нехорошее: какая-то маленькая девочка в далёкой стране в длинном платье с оборками плачет навзрыд, спросонья испугавшись звона разбитой чашки и криков чужих грубых людей… и над другой девочкой, зачем-то едущей куда-то и сидящей в грязном вагоне с железными болванками, отвратительно ревут самолёты и безумно громко лопаются взрывы… и стоит непроходимой, тихой холодной жутью лес… и ещё много непонятного…
Тогда Роуз быстренько уходит в свою комнату на втором этаже — к домику Барби из яркого розового пластика, к компьютеру с забавными играми, к интернетовским друзьям и телевизору, занимающему почти
