Илюша подхватил Андрея под руку и вывел на улицу:
— Андрюшенька, dear, надеюсь, вы не будете на меня сердиться? Я вмешался, потому что хотел вам помочь. I'm very sorry, my friend, я так виноват перед вами! Вся эта дурацкая историйка с police… О, там всё будет в порядке, don't worry, это полнейшая чепухистика… Но вы, вы так старались выполнить задание у нас в офисе… И у вас такой талант, такой замечательнейший ансамбль!.. Не возражайте: I owe you, я — ваш должник, и очень хочу вам помочь. Сколько может стоить запись этой песни? Да, да, в студии? I'll pay! Я всё оплачу…
— Привет! — задорно крикнул Андрей, отрывая дверь и пропуская в дом Фабрис. — Это мы!
Мама и папа выглянули из кухни, где уже заканчивалось приготовление обеда с расширенным ассортиментом русских блюд.
— Фабрис — это папа и мама, папа и мама — это Фабрис, — представил Андрей и провёл девушку в гостиную.
— О, сколько книг! — удивилась Фабрис, оглядывая комнату. — И все на русском?
— А что? Она — ничего… — сказал папа, помогая маме раскладывать тарелки в столовой и поглядывая сквозь проём в гостиную на короткий светлый сарафанчик Фабрис и на её глянцево- коричневые ножки.
— Петя, принеси, пожалуйста, бокалы, — приказала мама.
— Какие чудесные! — воскликнула Фабрис, разглядывая фигурки зверюшек и сувениры, стоящие на полках вместе с книгами.
— Вот это — русский медведь, по-русски: «мишка», — сказал Андрей, показывая ей старенького фарфорового олимпийского медведя.
— Мишька, — попыталась повторить Фабрис.
— Матрёшка, — назвал Андрей следующую фигурку.
— Ма-ти-рё-ши-ка… — протянула Фабрис.
— Ты знаешь, чёрненькие детки бывают очень симпатичными, — заметил папа, неся из кухни большую салатницу с винегретом. — Я вчера видел в магазине такую красивую девочку…
— Петя, про твоих девочек я уже достаточно слышала, — сказала мама, — а на столе нет ещё ни ножей, ни вилок!
— А вот это — «верблюд», — сообщил Андрей.
— Вер-би-лю… — старательно проговорила Фабрис.
На обед были приглашены Матвей и Тая (для разрядки обстановки, как сказал папа). Вскоре они приехали.
Когда сели за стол, Андрей стал накладывать в тарелку Фабрис разные блюда, одновременно — и не всегда правильно — объясняя, что входит в их состав. Фабрис блестела широко расставленными глазами и понимающе кивала головой, как будто взаправду пыталась запомнить все ингредиенты.
— Ну, что — водки? — решительно предложил папа, откупоривая литровую бутыль польского картофельного «Шопена». — Или вина?
— Йес! Вадка, вадка! — неожиданно отозвалась Фабрис, протягивая стопку.
После нескольких рюмок общаться стало полегче. Мама ни с того ни с сего поведала о трудностях преподавания в средней школе. Андрей пересказал подробности визита в полицию, язвительно изображая типа в штатском. Фабрис стала перечислять услышанные сегодня русские названия, из которых ей отчего- то особенно запомнился «верблюд», но произнести его правильно она не могла, как ни старалась.
— А ты говори просто: «верблядь» — и все дела! — шутливо посоветовал Матвей по-русски, и Фабрис неожиданно точно повторила сказанное им словечко.
Андрей и папа зашлись от смеха. Объяснить Фабрис причину их восторга оказалось невозможным.
В общем, всё прошло вполне прилично. Прощаясь, размякшая Фабрис невнятно поблагодарила родителей за угощение, и Андрей повёз её домой.
Вернулся он не скоро, но родители, Матвей и Тая всё ещё сидели за столом. «Шопен» закончился. Матвей бренчал на «Фендере», взятом из комнаты Андрея и перестроенном на семиструнный лад. Он извлекал из неподключённой к усилителю электрогитары дребезжащий вальсовый аккомпанемент — «ум- папа, ум-папа» — и рычал под Высоцкого (слава богу, это были не частушки!):
Когда Матвей допел, мама, ни на кого не глядя, вдруг громко заявила:
— А Пушкин тоже был негром!
Дэйв знал неплохую и недорогую студийку, где ещё умели записывать музыку в стиле классического рока. Большинство чикагских студий уже давно забыли, как это делается, обзаведясь кучей цифровых «примочек» и подстроившись под модные влияния рэпа и хип-хопа. Но нескладный, странноватый Ларри — хозяин студии, предложенной Дэйвом, — был, что называется, «в теме»: многое из его оборудования осталось раритетным, ламповым, а главное — и голова, и руки знали, как соорудить нечто в духе тех великих 70-х, когда рок-н-ролл был ещё жив.
И хотя музыканты были вынуждены записывать всё второпях, с немногих дублей, а значит, мелких ошибок — и по неопытности, и от напряжения — никак не могли избежать, Ларри действительно знал своё дело и сделал запись «Индейского лета» пронзительной и настоящей.
А может, в том и была удача, что им не хватило времени, чтобы начать копаться в деталях: глядишь, и пропал бы тогда этот самый неуловимый, как говорят музыканты, «драйв»…
На следующий день после выхода в эфир «Индейского лета» Андрей был в «Сладких радостях» героем дня. Все знали про его успех, пожимали руку, обнимали. Даже хозяин с сияющим лицом влетел к нему в каморку, чтобы поздравить. Андрея неоднократно вызывали к телефону: звонили Фабрис, Илюша, какие-то знакомые и малознакомые люди.
А Матвей, когда они утром ехали в машине у Шмарии, спросил:
— Ну? И что теперь? Слава? Концерты? Деньги? Короче, когда будем водку пить?
— Какая слава? — деланно усмехнулся Андрей, почему-то стараясь не показать, что настроение у него на самом деле отличное-преотличное. — О чём вы говорите? Ну, проиграли песенку на местном радио в не самое хорошее время… Наверное, никто её и не заметил. Вот если б по национальному, и в прайм- тайм…
— Ну, что ты прибедняешься! Скажи, песня-то хорошая? Это бабье лето твоё… или как его… хорошая? Я ведь ничего не понимаю в этом вашем роке.
— Шмария, — обратился Андрей к водителю, — тебе нравится «Индейское лето»?
— Хорошая вещь! — отозвался Шмария, по обыкновению что-то жуя. — Очень хорошая вещь, но не «Битлз».
— Ну, вот и ответ, — сказал Андрей Матвею, — поняли?
— Понял, понял… — буркнул Матвей. — Он сказал, что хорошая. Значит, если не сейчас, то когда- нибудь заметят. Что ж тебе ещё надо?.. Зайди за мной, когда пойдёшь на обед. Надо это дело отметить… ну, стаканом пепси, что ли.
