выварку. Нёмка пропал — похоже, посадили. А главное, медсестра почему-то больше не моет свои прелести. Или, по крайней мере, не делает этого на кухне.
Теперь слева — рыжая, полноватая особа в голубой медицинской блузе без воротника, одна в машине. Придерживая руль одной рукой, кусает здоровенный бутерброд — какой-нибудь «Бургер Кинг» — и запивает «колой». Наверно, выбралась, даже не переодевшись, в перерыв из своей больницы по какому-то личному делу, ещё и перекусить старается по дороге. Видно, что очень нервничает, поглядывает по сторонам, что-то говорит сама себе вслух, боится опоздать… беда, застряла, могут уволить.
— Девки, к нам в отделение вчера одного мужика привезли… с козой… срамотища! Мужик, значит, по пьяни к козе пристроился, а козу, наверное, во время процесса кто-то испугал, и у неё всё сжалось… спазмировалось, значит. И мужик… вытащить не смог… Что вы гогочете, дайте дорассказать! Так вместе с козой на «Скорой» и привезли. «Ко-и-тус с ко-зой», — так Евгений Борисович, наш доктор, пропел диагноз в процедурной после осмотра… Он часто распевает диагноз на разные популярные мотивы высоким дурашливым голосом, когда больные не слышат. А козе укол делали, чтоб освободить пострадавшего… придурка этого. У нас всё отделение оборжалось…
Чего не наслушаешься, когда с девчонками выйдешь покурить за корпус! Юлька из травматологии такую историю сегодня рассказывает, что сама хохочет до слёз… А вчера Инка про какого-то солдата байку травила, про членовредительство… в полном смысле этого слова. Шарики какие-то он себе вставил от нечего делать, опухло всё, короче, в больничку привезли. А позавчера…
— Да, иду, иду! — надо идти, из детского зовут. Закончился мой перекур.
Постель в 325-ой перестелить? Иду. Там помер кто-то. Ну да, тот мальчишка, что вывалился каким-то непонятным образом из окна второго этажа, да так неудачно, что головой прямо на булыжник, столько дней в коме, не спасли, мать его пару часов назад так кричала, так кричала… И адрес такой знакомый, я видела в его карточке, по-моему, он жил где-то совсем рядом с тем домом, где я комнату снимаю…
После смены нужно в дежурный гастроном заскочить, дома жрать совершенно нечего. Кирилловна вряд ли чем-то угостит, да и спать она, наверно, уже будет часов в девять. Она всегда с дикторами программы новостей вслух здоровается и прощается, а после окончания программы сразу и закимарит. «Старэ — шо малэ», — говорила моя мама…
А ночью мне ещё зубарить и зубарить треклятую анатомию…
Ой, Кирилловне надо за квартиру уже отдавать, первое число прошло, а я забыла… вот время бежит!
Смотреть на то место приборной доски, где светятся часы, уже просто страшно.
Наконец-то прерывистое передвижение (ползком, чуть на газ, стоп, опять на газ, опять стоп) переходит в постоянное. Сначала медленно, потом немножко быстрее, быстрее… Давайте, давайте, дорогие! И вот уже уверенно побежали те, что впереди, машина догоняет их, набирая приличную скорость, и через несколько минут — летит! Видны с высоты эстакады первые улицы Чикаго, кварталы краснокирпичных, трёхэтажных домов с квартирами, что сдаются внаём. Стали чаще проскакивать над головой плотные тени мостов и туннелей, а впереди, в едва заметной дымке, показались вертикальные усы двух антенн на самом высоком здании Америки — «Сиэрс Тауэр». Центр города. Уже близко.
И снова звонок в офис:
— Sorry, traffic, — вынужден извиняться опять и опять, — простите, сильное движение, попал в затор на дороге.
— Ничего, — отвечают вежливо, но сухо, — мы вас ждём.
И ваш доработанный сценарий по тридцатисекундной рекламе детского йогурта, please, который должен был быть готов ещё три дня назад, — вероятно, хотели бы они настойчиво напомнить… Да, да, безусловно, йогурт… он готов… почти. А мне, знаете, тут куски из совсем другого, можно сказать, сценария в голову лезли, пока торчал в этой пробке, — хочется хоть кому-то похвастаться… Какие характеры, какой сюжет, детали! Вот только бы додумать, соединить, записать… Впрочем, зачем это им? Да и разговор-то на самом деле уже давно закончен.
Оставлена на стоянке разгорячённая машина, схвачен портфель с ноутбуком, преодолена за несколько секунд пустыня мраморного вестибюля, и, мелодично тренькнув, распахнулся лифт, предъявив своё зеркальное нутро.
Третий этаж.
325-я комната.
Улыбка…
Ангелы по пять
А.Б.
Теперь в такие магазины я заглядываю нечасто. Последний раз это было, пожалуй, лет десять тому назад.
Когда приезжаешь без особых сбережений жить в чужую страну, сначала вынужден что-то покупать в комиссионных магазинах Армии Спасения. Если не одежду, то, по крайней мере, домашнюю утварь, может, что-то из мебели… Потом, когда есть хорошая работа, свой дом и возможность купить новое, в такие места заходишь с опаской: будто где-то здесь, среди длинных рядов с одеждой, стеллажей с разнокалиберными чашками и вазочками, плохими и неплохими картинами, стульями, столами, диванами и лежалым запахом могут встретиться давнишние эмигрантские страхи или ненужные воспоминания. Да и зачем сюда заходить?
Я хотел попасть в соседний ресторанчик, перекусить, но дёрнул не ту дверь. И когда пожилая женщина за кассой так приветливо улыбнулась мне и сказала «Хэлло!», сразу уйти стало как-то неудобно. Я потащился вдоль рядов, вяло разглядывая всякое барахло и обходя редких покупателей.
Следом за мной, вместе с очередным звяканьем дверного колокольчика, в комиссионке оказались ещё посетители, видимо, тоже перепутали двери. Я оглянулся — дама в большой светлой шубе громко зашипела на своего спутника по-русски:
— Идём отсюда, тут такой запах…
— Обожди, дай я быстро гляну на картины, тут может быть что-то…
Я повернул за угол стеллажа.
Здесь, в картонных ящиках, обнаружились целые горы виниловых пластинок. Некоторые из них — хорошо сохранившиеся и даже запечатанные в полиэтиленовую пленку. Джаз, соул, очень много сборников к Рождеству. Вон натужно улыбается Донни Осмонд, выглянул из-под другого конверта немаленький носик Барбары Стрейзанд, этих я не знаю, этого тоже, Тина Тёрнер, опять Рождество, немножко древнего, забытого рока… А вот-вот… хитро ухмыльнулся старый знакомец — бородатый мужичок с тёмной заплатой на грязных штанах, согнувшийся под вязанкой хвороста на обложке четвёртого альбома «Лед Зеппелин». И обложка, и диск — как новенькие… чудеса! Это ведь 1971.
There's a lady who's sure
— Фу, не трогай, бог знает, кто этого касался!
Объявление рядом сообщило, что все диски — по 50 центов. Боже мой, в одной далёкой стране семидесятых годов такой диск стоил моей месячной зарплаты молодого инженера! У меня давно уже нет проигрывателя… здесь у меня никогда не было проигрывателя, только CD-плеер. Какой блаженный будет внимать сейчас этому шипящему волшебству прошлого века?..
