это признак полного неумения себя вести, невоспитанности, отсутствия культуры поведения. А по-моему, всему причиной их абсолютная детская непосредственность. Получив от меня кое-какие подарки: дети — конфеты, женщины — кусочки бетеля, мужчины — сигареты, они без прощальных слов и выражения признательности один за другим подходили ко мне, говоря: «Мне пора в лес» — и… уходили. А я, сделав последние снимки, сказал: «Мне пора ехать» — и… уехал.
У жителей рек
Я покидаю кубу. В селение Муара Медак мы прибыли около восьми часов вечера. В тропиках уже давно наступила ночь. Мне нравятся эти ночные поездки: небо усыпано звездами, видны какие-тo неизвестные мне созвездия, из джунглей доносятся крики обезьян.
Меня в качестве гостя и постояльца принял здешний староста, которому я некоторое время назад был передан с рук на руки сопровождавшими меня чиновниками из канцелярии губернатора.
Поужинав, приступил к врачебной деятельности. Пациентов видимо-невидимо. Хоть создавай поликлинику. Моему хозяину, как он, смеясь, говорит, остается только повесить на своем доме флаг с красным крестом.
Ночую в комнатке (то ли в доме отсутствует специальная комната для гостей, то ли хозяева уступили мне свою) на большом, купленном еще при голландцах квадратном ложе с рамой для москитной сетки. Сетки нет, зато вместо простыней — батики. И — боже, какая роскошь! — чистые подушки.
Вместе с другими жителями кампунга мой хозяин прямо около дома ловит рыбу удочкой, используя в качестве наживки либо шарик из риса, либо кусочек рыбы. Для этого берут маленькую, непригодную в пищу рыбку, разрывают ее на несколько кусков и насаживают на крючок. Удочки без поплавков — это обычные палки, к которым привязывается нейлоновая леска с крючком на конце. Пойманную рыбу кладут в ящики, сколоченные из досок, со щелями. Ящики погружены в воду. Когда нужно, их вынимают и достают рыбу.
Основным предметом питания здесь является рис со всевозможными приправами и дополнениями, например с жареной рыбой или плодами, напоминающими лесные каштаны, и, конечно, с крупуками[8], маленькими лепешками из рыбной или креветочной муки. Я обратил внимание, что по мере удаления от Джакарты вкус этих лепешек ухудшается. В Джакарте они восхитительны, в Палембанге — уже не то, ну а здесь просто отвратительны, толстые и невкусные. Охотно едят тут густой рисовый отвар.
Еду ставят на циновки. Как это делается? На циновки, которыми устлан пол, кладется еще одна, вместо скатерти. В особо торжественных случаях поверх циновки-скатерти стелят белую салфетку. Все сидят вокруг скрестив ноги (во время приема гостей, разумеется, только мужчины). Перед каждым — полная тарелка риса, а в центре — подносы со всевозможными дополнениями, которые иногда зачерпывают ложкой, но чаще берут руками. Перед едой руки окунают в мисочку с теплой водой (одну на двоих), после еды их поливают слабым «чаем». Вода с рук стекает в тарелку, где только что лежала еда. Остатки чая допивают, хорошенько прополоскав рот.
Основная масса жилищ в деревне стоит на плотах, прикрепленных ротанговыми канатами к берегу. Есть довольно большие жилища. Особенно велик дом старосты, состоящий из двух построек, соединенных крытым переходом. В первой размещается нечто вроде канцелярии и официальной резиденции, вторая — жилая. Домов такого типа — как-никак в нем живет официальное лицо — мало. Остальные вдвое меньше. Между домами перекинуты многочисленные мостки, выполняющие функции тротуаров. К тем, что расположены подальше, плывут на лодках. Мостки решительно не рассчитаны на мой вес — они сильно прогибаются подо мной. Это меня сильно беспокоит, особенно когда я несу фотоаппаратуру. Перед каждым домом устроен помост для лодок. Иногда он бывает и за домом, где расположена уборная — отдельная клетушка, а иногда — очень редко — маленькое строеньице вполовину человеческого роста. Зубы полощут водой из реки. Некоторые сибариты пользуются «ванной» — пространством между бревнами помоста, где можно окунуться. Все жители деревни умеют плавать, но боятся крокодилов, хотя никто не помнит случая, чтобы крокодил на кого-нибудь напал.
На берегу стоит мечеть, имеющая вид крытой платформы на сваях, с башенкой и под крышей. Еще одна платформа, поменьше, выдвинута по направлению к Мекке. Во время богослужений мужчины стоят на платформе, а женщины рядом, на земле. Староста, как он сам мне признался, в мечеть ходит редко, а предпочитает молиться у себя дома.
Плотники из Палембанга сооружают на берегу большую красивую постройку на сваях, которая будет выглядеть на фоне примитивных строений весьма эффектно. В ней разместится, как здесь говорят, «дом леса» — здание, имеющее какое-то отношение к лесной промышленности.
Хижины на реке имеют высокие пороги, чтобы злой дух не мог через них перешагнуть. Но кто сказал, что у злых духов короткие ноги? А вот для детей порог очень нужен: благодаря ему они не могут незамеченными выбраться из хижины и свалиться в воду.
Не все деревни этого района расположены на воде. Наиболее крупные, имеющие смешанное население, состоящее из аборигенов оранг-сини и яванцев, построены по берегам рек. Дома стоят на довольно высоких сваях, перед каждым — плот, на котором рядом размещаются две будки: одна — камар манди (ванная), другая, под крышей — камар кечил (уборная). Эти плоты, выполняющие также роль прачечных, рядами выстроились вдоль обоих берегов рек, так что мимо умывальни нередко проплывают кое-какие не вполне благовонные предметы из уборных. Но это никого не смущает. В той же воде чистят зубы. Мои спутники говорят, что, поскольку вода все уносит, здесь чисто. Я же никак не могу привыкнуть к этой мысли.
Вечером отправился на небольшую лодочную прогулку вверх по реке Медак. Хотелось вдоволь поплавать в чистой воде, но она и здесь кажется грязной, хотя селений поблизости нет. Наверное, это от речного ила.
Плыть в лодке тяжело, грести очень трудно. Пару раз, уже вдали от деревни, лодка перевернулась. На спокойном и широком Лалане все было в порядке, и там на глазах всей деревни я греб наилучшим образом. Оказалось, что за мной организовали погоню. Сначала это были двое парнишек в лодке, которых я благополучно спровадил, а потом, когда я в маленьком заливчике пристал к берегу, появилась лодка старосты, который очень вежливо, но настойчиво попросил меня не рисковать жизнью и вернуться. Пришлось послушаться. Обратно плывем неторопливо, беседуем. Мой собеседник — простой, но по- настоящему мудрый человек. Жаль, что он решительно запретил мне купаться: крокодилы! Серьезно опасаясь, как бы его гостя не съели, староста на всякий случай вручает мне амулет против этих животных; более того, старик (на другой день я узнал, что этот «старик» — мой ровесник!), выдав мне амулет, вписывает в мою тетрадь свидетельство о том, что амулет обладает большой силой. Получаю также официальное удостоверение о том, что я действительно жил среди кубу и собирал там экспонаты. Под удостоверением — подпись главы совета марги Амина. Здесь еще верят в магическую силу документов!
Подолгу беседую с людьми, многое узнаю об их жизни. Меня особенно интересовал вопрос о школе. Оказалось, что ближайшая начальная школа (секола дасар) находится в Баюнлинчире, в семидесяти километрах отсюда. Староста, мулла и еще кое-кто из деревенских грамотеев организовали здесь нечто вроде маленькой школы «на общественных началах». Они учат детей читать, писать и немного арабскому языку — настолько, насколько это нужно в религиозных целях. Не думаю, чтобы здешний мулла был силен в арабском языке.
Оранг-сини не выращивают рис, у них есть лишь небольшие огороды. Они живут только за счет леса и отчасти — реки. Круглый год они собирают ротанг и каучук — в деревне лежат груды кусков каучука, издающих невыносимую вонь. Каучук вывозят в Палембанг. Каждые три дня туда плывет груженная этим сырьем моторная лодка. Как люди, сидящие в ней, выдерживают этот смрад, не понимаю.
О кубу-асли (настоящих кубу) ходят самые разнообразные слухи. Просто удивительно, как близко от прочих населенных пунктов они живут и как мало о них знают. Говорят, например, что они носят волосы до плеч и, только идя за чем-нибудь в деревню, подстригаются.
