Восемнадцатого августа мы допоздна сидели за чаем и вели бессмысленные бесплодные разговоры. Точнее, говорила я одна, а мама в основном молчала, поджав губы, отчего я еще яснее видела, как она постарела за последнее время. А на следующее утро я проснулась под знакомую с детства музыку. Как известно, в дни путча Центральное телевидение упорно транслировало балет Чайковского «Лебединое озеро».
В виде разнообразия, правда, показали пресс-конференцию путчистов. Я была в шоке, когда увидела, что моя мама, любившая когда-то Мандельштама, почитавшая Солженицына и академика Сахарова, чуть ли не с любовью смотрит на трясущиеся руки алкаша Янаева и шепчет еле слышно: «Ну, вот и хорошо! Вот все и кончилось, вот и хорошо…» Когда она повторила все это раз десять, я не выдержала. Я почувствовала, что кровь приливает к голове, в правом виске за
бился пульс, а откуда-то из самого низа живота тошнотворной волной поднимается животное бешенство.
Я не хотела обидеть маму резкими словами или оскорбить криком. Таким же шепотом я ответила ей: «Нет, не все, мама! Ничего еще не кончено!» Потом встала, извинилась и вышла из квартиры. Мама тяжко вздохнула, но даже не повернулась в мою сторону.
Руки у меня тряслись не меньше, чем у гэкачеписта Янаева. Я с трудом открыла дверь машины, села за руль, завела мотор и открыла для вентиляции водительское окошко — никакого кондиционера тогда у меня в машине, разумеется, не было. Все это время за мной внимательно следила бесформенная тетка в резиновых ботах — одна из маминых подруг, тетя Люда. Помнится, пару недель назад мама отнесла ей целую палку «Золотой салями», привезенную мной из Москвы. Тетка стояла возле входа в подъезд, поставив на старую шелушащуюся скамейку две авоськи, набитые стеклянными банками, собранными ею, видимо, для консервирования. Наверное, отдыхала перед тем, как подняться по лестнице на свой третий этаж. Увидев, что я тоже по
смотрела на нее, она оставила банки стоять на скамейке и подошла вплотную.
-
Ну, что! Отъездилась, шалава! Будет сейчас вам всем! — прошипела она и попыталась плюнуть мне в лицо.
Плевок по назначению не долетел, белесая пузырчатая масса повисла на дверной ручке. У меня возникла мысль шарахнуть эту дрянь дверью машины, но я вовремя остановилась. Я вспомнила, что она и так регулярно получает свое. Как сочувственно поведала мне мама, один или два раза в неделю к этой дрянной бабе приходит пьяница-сын с какими-то вокзальными шлюхами. Вначале они пьют, а потом начинается драка. Иногда соседи вызывают милицию, и дебошира увозят в отделение «искать пятый угол». Но напоследок сынок частенько успевает врезать матери чем под руку попадется. Вот и сейчас под левой ноздрей у нее красовалась увенчанная глубокой царапиной сизая дуля. Я улыбнулась ей, как могла, широко:
-
Живите долго, Людмила Платоновна! Долго и счастливо живите! Я вам колбасы еще привезу!
Не ожидавшая такой реакции тетка опешила и
замерла с полуоткрытым, как у дохлого карпа, ртом. В это время одна из двух оставленных ею авосек от недостатка равновесия перекатилась набок, а затем с унылым звоном обрушилась с лавки на асфальт. Сотни осколков заблестели в лучах выглянувшего из-за облаков солнышка, и неуклюжая жирная колода с причитаниями бросилась спасать стеклотару.
Я выехала со двора и помчалась в Москву.
Первые два дня путча мы с Катькой просидели возле телевизора у нее дома. Периодически у нас появлялся Леха и докладывал обстановку. По его словам, многие фирмачи начали паковать чемоданы. Прекратился прием заказов на компьютерную технику. Вся коммерция затаилась. Каждый доклад Лехи заканчивался всеобъемлющим словом «п…ц». Но мы, надо сказать, не ощущали никакой катастрофы. Все казалось довольно любопытным, хотя и затянувшимся спектаклем. Видимо, основной проблемой гэкачепистов было то, что их просто не воспринимали всерьез. Вся новая система жизни висела на волоске, но даже самые трусливые из нас не испытывали страха. Над путчем астрально витали кустистые брови Леонида Ильича Брежнева, и это смешило.
В знаменитую ночь штурма мы просто не усидели дома и вместе с кучей прочего народа оказались возле Белого дома. Коля с Лехой довезли нас до Киевского вокзала, припарковали машины у тротуара на Большой Дорогомиловской улице. Мы вышли на Кутузовский проспект напротив гостиницы «Украина» и направились по мосту через Москву-реку к центру событий.
Приближалась ночь. Все ждали «штурма». Несмотря ни на что, настроение у всех было почему-то приподнятое, никакой опасности не ощущалось. Народ весело и громко хохотал, глядя на надпись, намалеванную кем-то на стене здания СЭВ: «Забьем снаряд мы в тушку Пуго!» Имя министра внутренних дел гэкачеписта Пуго как нельзя лучше ложилось в строку стихотворения Лермонтова. Какой-то всклокоченный мужик, вскарабкавшийся на стоявший посередине дороги танк, возбужденно обращался к толпе:
-
Кто умеет водить танк? Есть здесь кто-нибудь, умеющий управлять бронетехникой?
Группа молодежи исторгла из себя молоденького парнишку в костюме с галстуком.
-
Он у нас на военной кафедре в танкисты готовился! — кричали друзья. Пугливо оглядываясь
по сторонам, парень вскарабкался на танк и п
опытался
встать на неровной поверхности по стойке «смирно».
-
Так это, значит, ты умеешь водить танк? — с сомнением спросил его выкликавший танкистов мужик.
-
Да, умею! — смущенно ответил паренек. На военной кафедре учили… Механик-
водитель…
Командир танкового взвода… Сборы проходил…
-
Значит, ты сможешь управлять этим бое
вым
танком? — еще раз переспросил мужик.
Парень неожиданно ойкнул, не удержал равновесия и, чтобы не упасть на мостовую, встал на карачки:
-
Ой нет! Боевым я не смогу! — И под всеобщий хохот пополз вниз к своим друзьям.
Ближе к полуночи стало довольно тревожно, выросло напряжение. Вокруг Белого дома сновали мрачные сосредоточенные люди в бронежиле
тах
и с автоматами. Из динамиков раздавались хриплые указания Руцкого. И Коля, и Л
exa
с са
мого
начала реагировали на происходящее мрач
но.
Несколько раз они ныряли в толпу и через Десять-пятнадцать минут возвращались к нам.
Наконец Леха взял инициативу в свои руки и обратился к нам нервно и раздраженно:
-
Вы, конечно, меня простите, но какого
мы
здесь торчим, я никак не понимаю. Живой щит мы им, что ли, б..?! Они там внутри за бетонными стенами в бронежилетах, с автоматами!
А
мы тут че?!
-
Я тут торчу, чтобы назад не возвращаться в развитой социализм! — ответила было я, но меня неожиданно перебила Катька:
-
Дважды в одно г… вступить невозможно! Еще древние греки говаривали.
-
Они про реку, кажется… — напомнила я подруге.
-
Они просто при развитом социализме не живали! Сейчас они говорили бы про г..! Нельзя вступить сегодня в то г… что вчера уже было размазано! Социализма уже все равно не будет. Пошли
Вы читаете Мои мужчины
