Класс дружно захлопал в ладоши.
Приезжайте ко мне в Кабарду!
Дома Раю ждало письмо. Оно было от Игоря Александровича Упрямова. Это несколько удивило девочку: ведь всего лишь неделю назад она получила ответ от него на свое письмо, в котором сообщала о смерти бабушки и о том, что она, Рая, живет теперь в кабардинском селении Верхний.
Рая торопливо вскрыла конверт.
Игорь Александрович писал, что наконец-то ему удалось все узнать о судьбе Николая Дмитриевича. Только что он получил письмо от его однополчанина Сергея Кочеткова. Тут же снял с него копию и посылает Рае…
Что… что с папой?
Дрожащими руками она развернула машинописные листки.
«Это было под Смоленском, — писал Кочетков. — Наш полк попал в окружение. Командир полка послал Николая с ротой разведки, чтобы боем нащупать, где у фрицев слабинка, используя которую можно прорваться к своим. Мы выступили ночью, а под утро попали в ловушку. Вся рота погибла. Чудом уцелели лишь мы с Николаем. Я был контужен, а Николай ранен. К тому же нас засыпало землей. Фрицы заметили, откопали. Они бы тотчас прикончили нас, если бы не Николай. Немцы были хорошо наслышаны о «стрелке, не знающем промаха». Нас даже направили в полевой госпиталь. А когда малость подремонтировали, предложили вступить в их армию. Из этого вышло только то, что нас избили до полусмерти и отправили в лагерь…»
Далее Кочетков рассказывал, как они бежали из лагеря, как во время погони его ранило. С большим трудом они добрались до какой-то деревни и прятались у одного старика в сарае.
«Я поправился довольно скоро, — писал Кочетков, — но ходить все еще было больно. А тут вдруг перед вечером к нам в сарай вбежал старик, страшно взволнованный: «Немцы в селе. Ходят по домам, обыскивают».
«Спасибо, папаша, — сказал Николай старику — и ко мне: — Надо уходить. Как ты?»
Я говорю ему:
«Николай, ты беги, а мне не уйти. Погибнешь и ты со мной».
«Вместе пойдем… Нам лишь до балки добраться».
Старик достал спрятанную в соломе винтовку:
«Может, пригодится? Только вот беда: патронов всего одна обойма. Что в магазине — и все».
«И на этом спасибо, папаша», — сказал Николай.
Сначала мы ползли по-пластунски, межами, лощинками. Потом поднялись и, пригибаясь, стали делать короткие перебежки. Ну, бегун из меня, конечно, с раненой ногой никудышный. И все же мы добрались до балки. Мы уже считали себя спасенными, как раздался лай собак. Глянули — три немца с овчаркой бегут по нашему следу. Мне стало ясно: не уйти. Говорю Николаю:
«Давай сюда винтовку и беги!»
«Нет, ты беги».
«Николай, дружище, не спорь! Если тебя прикончат, и меня догонят. Куда мне с раненой ногой? А ты можешь уйти: у тебя и ноги целы, и ты намного крепче меня. Давай винтовку, слышишь?!»
«Да пойми же, черт этакий, — кричит, — патронов всего одна обойма! Много ты настреляешь? А я все же снайпер первого класса. Фрицы даже уважают!.. А, что болтать! Выполняй приказ старшего по званию! Марш!»
Николай коротко обнял меня и легонько толкнул:
«Беги!»
И я побежал. Я слышал, как остервенело лаяла овчарка. Как раздался первый винтовочный выстрел и лай разом прекратился. Зато забили автоматные очереди. Они долго слышались, эти очереди. Раза два я улавливал одиночные винтовочные выстрелы. Потом все стихло…»
В конце письма Кочетков рассказал, как ему, после долгих мытарств, удалось наконец перейти линию фронта и вернуться к своим.
Рая снова и снова перечитывала письмо, и перед ней, как наяву, вставал отец. Вот он вернулся с работы, немного утомленный, но неизменно ласковый, добрый. Вот затеяли с Вовкой «скачки». Вот в субботу он открывает семейную «ассамблею». Вот в воскресенье летят по Финскому заливу на паруснике…
И ничего и никогда уже этого больше не будет. То есть не будет с нею папы. И мамы не будет, и бабушки.
И ее охватила такая неизбывная тоска, так захотелось снова увидеть родной флигель с палисадником, полным цветов, с верандой, к которой тянутся лапчатые ветки кленов…
Она решила: как только закончится учебный год, вернется в Ленинград. Ей платят пенсию — так что жить будет на что. К тому же под Гатчиной живет ее тетка, двоюродная сестра отца. Может, тетка переедет к ней, Рае, в Ленинград.
Данах помогала Рае укладывать чемодан. Грустно было на душе у женщины…
Когда девочка переехала к ней жить и стала такой же близкой, как Люся, боль и тоска по погибшей дочери начала было утихать. И вот она снова остается одна у своего очага. Правда, Рая говорит, что сначала она поедет и посмотрит, как там и что, а уж потом решит, как быть. Но сердце Данах чует, что девочка уезжает навсегда…
На проводы Раи приехал Хабас. Он прискакал на чистокровном кабардинце — разъездном коне самого председателя колхоза.
— Можно, можно доверить коня боевому партизану! — улыбнулся в усы председатель, когда Хабас сказал, что ему надо срочно быть в селении Верхнем.
Он вошел в дом, как и подобает настоящему джигиту, твердым шагом, в бурке, черкеске, с кинжалом на поясе.
— Салам алейкум! — важно приветствовал он хозяйку дома и Раю.
Но, пожалуй, на этом и кончились вся его важность и мужество джигита.
Когда Данах отлучилась из дома, он спросил упавшим голосом:
— Насовсем… Насовсем уезжаешь? — В его больших черных глазах была такая грусть…
— Еще не знаю, Хабо… Может быть, еще вернусь… А если не вернусь, окончишь школу, приезжай к нам учиться. У нас много разных институтов. А можно и в университет…
Хабас долго думал, потом вздохнул:
— Не знаю… Ваш город очень далеко. На самом севере. Там, должно быть, все по-другому… Гор там у вас нет, степей — тоже…
До Нальчика Раю провожала Данах. Там Рая на день задержалась. Хотелось проститься с подругами. А главное, побывать в домике, где они жили с бабушкой. Там в подвале была спрятана статуэтка — «Бронзовый стрелок», папин приз. Рая закопала ее, когда, спасаясь от ареста, бежали с бабушкой из Нальчика. Теперь это была для нее самая дорогая вещь на свете.
В Ленинград Рая приехала утром.
Всю дорогу она готовилась к встрече с городом, и все же он предстал перед ней как бы неожиданно. Предстал как раненый солдат, который только что пошел на поправку.
Там и тут виднелись разрушенные дома. На развалинах люди копошились с ломами, лопатами, носилками.
Она всматривалась в лица людей в надежде встретить знакомых. Но они все были ей знакомы — ленинградцы, со своими особыми привычками, манерой держаться, со взглядом, выражающим готовность
