— Они… Вдогонку, ребята.
Толька, а через несколько десятков шагов Шмот, мелькают в световых фонарных конусах.
Впереди у канала серые силуэты деревьев. За ними темнота.
Летим галопом.
Слышен крик:
— Толька, куда… Тольк..
Мы у канала. Шмот бегает и машет руками, как подбитая ворона.
— Вот сюда… прямо с разбегу… Прыг через решетку… только брызги на меня.
В темной, густой, как чернила, воде купаются три желтых оконных квадрата, по ним колышутся и ползут жирные змеи кругов.
— Раздевайся, ребята.
Юрка обнажен раньше всех, он стоит за решеткой и вглядывается в воду.
— Темно… Совсем темно, не найдем.
— Это с непривычки, потом просветлеет, вали.
— А какое место?.. Место где? Шмот…
На середине послышался всплеск… Кто-то гулко вздохнул.
— Кто это?
— Толька… Фактура, он. Ухай скорей.
Юркино тело белой полосой описывает дугу и шлепается в воду. За ним остальные.
Холодная вода обжигает тело. Вынырнувший Толька шумно разгребает воду и плывет по течению. За ним шлепают «саженками» трое.
— Толька, хватит колбасить… Вода холодная.
Лязгает зубами нагоняющий его Юрка. Тот молчит, подплывает к берегу и, срываясь со скользких камней, вылезает на берег. Оттуда протягивает руку и помогает вскарабкаться нам, потом падает на каменные плиты.
Около нас уже кучка любопытных. Разглядывают странных пловцов.
— Пьяный попал?
— Нет трезвый как будто.
— Он с моста свалился, я видел.
— Нет, это соседкин муж, он с женой скандалил. Горячий такой… ах, ты господи!..
Шмот, пыхтя, тащит груду одежды. Молча одеваемся, подымаем Тольку и ведем домой.
Любопытные не расходятся, они фантазируют и сплетничают.
За нами тянется водяной след.
В «гарбузии» выжимаем коллективно грязные струйки из Толькиного барахла. Он с синими губами сидит, укутавшись в Грицкину шубу.
— Бросьте, ребята. Пусть так… Все равно завтра дома сидеть… Не люблю я… для чего вы все это? В вонючую канаву полезли мерзнуть… Я и сам бы вылез. Подумаешь, утопленника нашли. Сами грейтесь, а то еще «кондрашка» кого хватит.
Он говорит по-хорошему, значит можно распоясаться и нам.
— Бродяга же ты, Толька. Для чего все заварил? В фабзавуче если упекли, так мы давно сговорились… и тебя опять примут. А он сразу — бух. Пуль-пуль-пуль… Шляпа же ты!
Толька морщится.
— Надоело все… Везде на тебя… А чего так коптить. Раз и готово… Вы думаете, для ферту в воду сыграл, чтобы разжалобить… Чорта с два… Выплыл, потому что противно стало… Мордой прямо в грязь угодил… хлебанул… Липкая, вонючая… и вылетел как пробка.
— Ты же, чорт подери, парень что надо. Лучше многих. А недотрогу из себя разыгрываешь — «Я урод, мол, все против меня». Посмотри на других. Шмот с «фитькой» ходит. Чеби что жердина. У Грицки вся физия в крапинку… у каждого свое. Ты брось фокусничать… с недостатками как с яйцом носиться. Будь как все и конец.
Толька дергает из шубы пачками шерсть.
— Я и то… Да бросьте вы, ребята. Хватит. Просто опупение было… Почумовил и под кувалду… Плевать теперь буду… Да что там… Давайте лучше чайку сгонашим.
Жив курилка!
«Гарбузия» возродилась хотя и не «бузней», но названия, прилипнув, не отстают.
Толька работает. Чеби диктаторски скрещивает руки на груди и имеет соответствующий своему положению тон — он староста и казначей. Получка вся у него.
Нет отдельных сундучков, отдельной шамовки, все — гарбузовское,
— Девчата, идем в Актеатр… У нас две ложи. Празднуем омоложение «гарбузии».
Девчата удивлены.
— Опять табуном?
Юрка отбрехивается.
— Что ж поделаешь, раз дети — лошади.
В театре лермонтовский «Маскарад». А нам вовсе не хочется скучать. В антракт в фойе не идем. Кому охота толкаться среди расфуфыренной, чинной и важно шагающей публики.
У себя в ложах заводим песню. Остальные ложи косятся, наводят бинокли.
Актеатр не привык к таким вещам. Это считается буйством, распущенностью. Нина запевает — мы подхватываем. Чеби умудряется на месте делать треугольники и многоугольники из своих ног. Поддаем жару ладошами…
Третий сигнал. Утихаем. На нас все еще поблескивают и косятся бинокли. Из ложи краснофлотцев и с галерки улыбаются и машут руками — эти с нами.
Следующий антракт.
К нам примыкает краснофлотская ложа, галерочники и одиночки.
— Идем в фойе, чего тесниться.
В фойе большой шаркающий круг. Над ним смесь духов и сдержанного говора. Блестят плеши, золотые зубы.
Расчищаем центр и затягиваем «молитву Шамиля». Краснофлотец, кровожадно сверкая глазами, зажимает в зубах подвернувшийся огрызок карандаша и легкой походкой выворачивает коленца лезгинки.
Расфранченная публика, возмущенно стрекоча, уплывает.
Все в фойе наше… Песни и пляс до второго звонка.
В последнем антракте — мы завоеватели театра.
Галерка приплыла вниз праздновать победу. На сцене трагедия, у нас комедия. Мы отдыхаем в бурливом весельи, в клокоте смеха. Пусть косятся и брызжут слюной через золоченые зубы соседние ложи.
Первый снег вспененными волнами осыпается на улицы, на дома.
По мастерским радость. Третий год уходит на производственную практику в паровозоремонтный завод. Монтажники — будущие паровозники — заводят на дворе невероятный джаз-банд. Бьют в инструмент, в рельсы, в железные листы и подпевают.
По цехам дрожат трубы вентиляции — литейщики передают:
— Алло. Внимание. Оставляем вас сиротками, сматываемся в главные мастерские… Не забудьте приготовить носовые платки и ведра для слез.
У токарей новые фиолетовые халаты, над халатами цветущие физиономии. Модельщики с «урой» качают мастера. Кузнецы хвастают кожаными передниками.
У второгодников зависть в жадных глазах и вытянутых носах. Они стараются быть равнодушными, а
