— В этом случае,— продолжал он,— мы попытались бы добиться того, чтобы ваши действия были переквалифицированы по статье 218.
— Сколько это?
— До трёх лет! — ответил он и стал быстро читать: — «Распространение лживых слухов с целью вызвать недовольство или волнения в народе, спровоцировать нарушение общественного порядка или помешать осуществлению решений и мер государственных органов и учреждений или же дискредитировать подобные решения и меры в глазах граждан карается лишением свободы сроком до трёх лет...»
— И... Что же делать?
— Ничего,— ответил он. — От вас абсолютно ничего не зависит.
— Это утешает…
— Что поделаешь! В такие ситуации попадают помимо своей воли. Хуже всего приходится тем, кто пытается что-то предпринять, начинает брыкаться, барахтаться... Знаете эту старую притчу о лисе, упавшей в Сану у Шабаца? Не знаете? Когда она попыталась выбраться на берег и ей это не удалось, она перестала бороться с течением, сказав: «Не беда, все равно у меня есть дела в Белграде!»
— Можете вы по крайней мере посоветовать мне, что делать, если он меня вызовет?
— Держаться следует спокойно и рассудительно. Было бы неплохо, если вас сопровождал ваш адвокат...
— Зачем?
— Бывают, знаете ли, разные юридические подвохи, особенно в формулировках при составлении протокола, которые потом могут осложнить ваше положение…
— Но у меня нет адвоката!
— Так наймите его!
— Может быть, вы возьмётесь?
— Если хотите.
— Хочу.
Мы пожали друг другу руки и перешли на «ты». У меня появился первый в моей жизни адвокат.
— Я слышал, они приходят под утро?
— Ерунда! Это всё выдумки, сказки судейские! — сказал он, улыбаясь.— Но на всякий случай тебе не мешало бы сложить в сумку самое необходимое: бельё, туалетные принадлежности, иголку с ниткой, какую-нибудь книгу потолще...
Он проводил меня до дверей кабинета.
— Ты знаешь, как ни странно, сейчас примерно равное число людей берёт тебя под защиту (причём вовсе не из-за твоего неотразимого обаяния!) и точит па тебя зубы. Впрочем, ты не занимаешься политикой, и лучше тебе поменьше знать об этом: излишняя информация могла бы тебе только повредить. Короче говоря, в этой игре каждый или теряет, или набирает очки. Поглядим, как пойдёт дело дальше...
— А как мы это увидим?
— По тебе! — сказал он, прощаясь. — По тому, сколько шишек на тебя свалится.
41
Следующие несколько ночей тюрьма стала моей навязчивой идеей. Как-то там будет? Смогу ли я там читать? Посадят меня в одиночку или в общую камеру? А что, если у меня вдруг заболит зуб? Можно ли там курить? А выпивка? Это для меня, может быть, последняя возможность отвыкнуть от алкоголя. Что, если я там начну голодовку? Что, если умру? Что останется после меня? Ничего. Я не закончил даже монографию о Шломовиче... Как скоро меня все забудут? Я перечитал «Процесс» Кафки и снова не смог принять воображаемой вины героя. Наверное, потому я и не люблю Кафку, хотя и восхищаюсь им. Читаю его ради самозащиты. Ведь мою судьбу решали какие-то люди, которых я и знать не знал. Что мне ещё оставалось, кроме как ждать их решения? К счастью, вино у меня всегда под рукой. Ложился я под утро, выучив наизусть и отрепетировав речи, которые вызывали бурные аплодисменты в зале воображаемого суда. Я не расставался с визитной карточкой Петровича-младшего, клал ее даже в карман пижамы.
Как-то ровно в полночь стали бешено трезвонить в дверь. Вот оно! Наконец-то пробил мой час! Не спрашиваю, ни кто там, ни что нужно. Знаю и так. Зажигаю свет в прихожей и настежь распахиваю дверь. Я готов! Наденут мне наручники сразу или потом?
В дверях пьяно раскачивается поэт Ангел, личность, известная в богемной среде Скадарли[1] живущий где-то в середине девятнадцатого века.
— Я тут проходил мимо,— он едва ворочает языком,— и решил сказать тебе, что ты настоящий мужик! Ей-богу! Снимаю шляпу! Только не вздумай теперь оправдываться и что-то им объяснять. Ты своё сказал! А если надо, я на суде заявлю, что тоже читал про Флэша Гордона. Да, и вот что, — добавил он, придерживаясь за косяк, — дай-ка мне на пиво!
На следующий день я позвонил Петровичу-младшему и спросил его, как мне себя вести.
— А как ты себя вёл раньше? — ответил он вопросом. — Что ты обычно делал?
— Ходил в лавку...
— Ну и ходи себе дальше,— сказал он.— Тебя же ещё не вытурили...
— Гулял, сидел в кафанах с друзьями... Мало ли что ещё.
— Продолжай по-прежнему гулять и сидеть в кафанах! — сказал он. — Конечно, если найдёшь кого- нибудь, кто осмелится сидеть с тобой за одном столом!
В то же утро я вышел из своего домашнего заключения, к которому сам себя приговорил, и с головой окунулся в волны, поднятые моим «делом».
