Оба расхохотались. Потом Дэвид вдруг воскликнул, словно только теперь разглядел сестру:
— Ты прекрасно выглядишь, такая нарядная!
— Это самое новое из оставшихся после мамы платьев, — объяснила Эйлида. — Я их носила очень аккуратно, но ведь надо же что-то на себя надевать. А это берегла для особых случаев.
— И сегодняшнее событие — именно такой случай? — не без горечи заметил Дэвид.
— Для меня да, — ответила Эйлида. — А ты пойди надень свой лучший сюртук и завяжи галстук в «математическом» стиле, я слышала, что он в моде в Сент-Джеймсском дворце [5].
— Кто тебе об этом сказал? — удивился Дэвид.
— Гловер. На прошлой неделе к нему приезжал сын, который служит лакеем у герцога Нортумберлендского, а уж герцог, я уверена, знает толк в моде.
— Тебе не стоило бы пускаться в разговоры со слугами, — сказал граф.
— А с кем же еще мне разговаривать? Только и слушать что кваканье лягушек да карканье грачей?
И Дэвид снова почувствовал себя пристыженным.
— Клянусь тебе, если удастся уберечь от этих жадных волков хоть какие-то деньги, я истрачу их на тебя до последнего пенни, — выспренне пообещал он, и Эйлида встала, чтобы сделать ему реверанс.
— Сердечно вам благодарна, сэр, — проговорила она, — но лично я не привыкла считать пенсы, пока не услышу их звона!
Граф не удержался от смеха.
Однако время шло, и поскольку оба они не знали, когда же в точности явятся кредиторы, то решили заранее подняться наверх.
Эйлида начистила ботфорты Дэвида накануне вечером перед сном. Приготовила она и несколько белых галстуков на случай, если Дэвиду понадобится сменить чем-то испачканный.
В комнате у Эйлиды лежала шляпа, подходящая к платью. К счастью, за пять лет, прошедших после смерти графини, фасон ее не устарел.
Платье с высокой талией и пышными рукавами, отделанное оборочками и рюшами, сшито было из голубого газа, под цвет глаз покойной графини и самой Эйлиды. У матери и дочери и фигуры были похожи.
В этом платье кожа девушки казалась особенно белой, а волосы отливали светлым золотом утренней зари.
Истинному ценителю внешность Эйлиды напомнила бы мадонн Боттичелли. В ее красоте было нечто глубоко человечное и вместе с тем одухотворенно-прекрасное; подобное лицо вряд ли можно было найти у одной из тех светских красавиц, которым законодатели бонтона присваивали титул «Несравненная».
Эйлида примерила шляпу; она оказалась мала. Девушка пошла в спальню матери и в гардеробной нашла еще две шляпы. Одна из них была отделана цветами, другая — страусовыми перьями. Эйлида выбрала вторую и нашла, что выгладит в ней весьма эффектно.
Она вышла из своей спальни в ту самую минуту, как ее брат вышел из своей.
Несколько секунд он молча смотрел на нее, потом воскликнул со смехом:
— Да ты просто сразишь их наповал!
— Именно этого мне бы и хотелось, — ответила Эйлида, — а ты, Дэвид, настоящая модная картинка!
— Ну, знаешь, такое определение меня задевает! — Дэвид сделал вид что обиделся. — Лучше уж я встречу кредиторов в рубашке, без сюртука. И рубашку выберу подырявее.
Он явно поддразнивал сестру, а она посоветовала:
— Ты бы лучше обдумал свою речь, это очень важно для нас обоих, помни!
— А я и не забывал.
Они вместе стали подниматься по лестнице.
Дверь банкетного зала Эйлида оставила открытой. Она также вытерла пыль и поставила на столик у камина розы в вазе.
Ей было ужасно жаль, что уже нет больших дедушкиных напольных часов, которые она очень любила.
Жалела она и барометр — старинный, ему было сто лет.
Исчезли большие кресла с выгнутыми спинками, персидский ковер, украшавший пол перед камином.
«Продавать тут нечего, — со страхом подумала Эйлида, — разве что лестницу и панели».
Потом, когда она вместе с Дэвидом спустилась вниз, то увидела через распахнутую дверь подъезжающую к дому большую карету.
Глава 2
Приехавшие в первом экипаже поднимались по ступенькам ко входу.
Эйлиде было совершенно ясно, что они обмениваются ироническими замечаниями и пересмеиваются по поводу убогого состояния дома.
Но она заметила, что в холле они осматривались по сторонам с почтительным удивлением: видно, никому из них не доводилось бывать в таком старинном доме. К тому же они явно не ожидали, что их встретят сам граф и его сестра.
Эйлида, стоя рядом с Дэвидом у мраморного камина, надеялась, что оба они выглядят достаточно импозантно.
— Как поживаете, Картер? — обратился граф к своему каретнику, который подошел к нему ближе остальных.
Дэвид протянул руку, и каретник, смутившись, не сразу решился пожать ее. Еще больше его привела в замешательство необходимость обменяться рукопожатием с Эйлидой.
— Пройдите прямо по коридору, — сказала она. — Для вас все подготовлено в банкетном зале.
Эту фразу ей пришлось повторить много раз, прежде чем наступила пауза; Эйлида подумала, что, вероятно, больше уже никто не явится.
Однако, выглянув в открытую дверь, она увидела, как у крыльца остановился очень красивый фаэтон.
По выражению лица Дэвида Эйлида поняла, что приехали его друзья из Лондона.
Дэвиду, разумеется, очень неприятно, что друзья станут свидетелями его унижения, и Эйлида поспешила сказать:
— Как они добры, что приехали! Я уверена, они купят что-нибудь. Не забывай — нам очень нужны деньги.
Дэвид ответил только еле заметной улыбкой.
Тем временем лорд Фулборн и два других члена клуба «Уайтс» вошли в дверь. Поздоровались они очень сердечно:
— Здравствуйте, Блэйкни! Мы решили, что нам следует приехать и поддержать вас. Не сегодня завтра может наступить очередь любого из нас.
— Это славно, благодарю вас, — ответил граф. — Позвольте представить вас моей сестре.
Эйлида заметила, что лорд Фулборн смотрит на нее с восхищением, как, впрочем, и оба его спутника.
Она попросила их пройти в банкетный зал, а когда сама чуть позже вошла туда, то не удивилась, что они как бы по праву заняли стулья впереди. Поставщики-кредиторы уселись подальше от них.
Эйлида и Дэвид собрали все стулья, какие нашлись в доме: пускай уж те, кто приехал их терзать, лучше сидят, чем стоят.
Экипажи приезжали один за другим, но наконец дорога опустела; Эйлида прикинула, что в банкетном зале собралось по меньшей мере человек пятьдесят.
