Сплетенные судьбами

бы я был Гражданином, кто-нибудь мог бы взять меня к себе. Но я не был таковым. У меня был статус Отклонение от нормы столько, сколько я себя помню.

Его родители заболели? И умерли? Такого не должно было произойти — и не происходило, как мне известно — с людьми в возрасте родителей Элая, даже, если они были Отклоненными. Такая ранняя смерть не случалась, если ты не жил в Отдаленных провинциях. Тем более не случалась в Центре. Я сделал вывод, что они могли умереть, как, видимо, подразумевал Элай, в какой- нибудь деревне.

Но Вик не выказывает удивление. Я не знаю, потому ли, что тем самым помогает Элаю, или потому, что и раньше слышал про такие вещи.

— Элай, мне очень жаль, — говорю я. Оказывается, мне повезло. Если бы сын Патрика и Аиды не умер, и Патрик не был так настойчив, меня бы никогда не отправили в Орию. Сейчас я мог бы уже быть мертв.

— Мне тоже жаль, — повторяет Вик.

Элай молчит в ответ. Он стремится подвинуться ближе к огню и прикрывает глаза, как будто разговор утомил его. — Я больше не хочу говорить об этом, — тихо произносит он. — Я просто хотел рассказать вам об этом.

Немного помолчав, я меняю тему. — Элай, — спрашиваю я. — что ты захватил из фермерской пещеры?

Элай открывает глаза и подтягивает к себе рюкзак, таща его по земле. — Они тяжелые, поэтому я не стал брать много, — говорит он. — Всего две. Но взгляните. Это книги, со словами и картинками. — Он открывает одну, показывая нам. Рисунок огромного крылатого создания с разноцветной спиной, которое извивается в небе над большим каменным домом.

— Кажется, отец рассказывал мне об одной из таких книг, — говорю я. — Это истории для детей. Они могли разглядывать картинки, пока родители читали им слова. А когда дети подрастали, то могли читать себе самостоятельно.

— Эти книги, наверное, были очень ценными, — предполагает Вик.

То, что выбор Элая будет трудно обменять, я это отлично представляю. Истории можно будет скопировать, но не картинки. Но, в тот момент, когда он хватал их, Элай и не думал о торговле.

Мы сидим возле тлеющих углей и читаем истории из-за плеча Элая. Попадаются слова, значение которых мы не знаем, но представляем общий смысл, глядя на картинки.

Элай зевает и закрывает книги. — Завтра можем еще поглядеть на них, — объявляет он решительно, и я усмехаюсь себе под нос, когда он упаковывает их в рюкзак. Как будто говорит нам, я взял эти книги, и вы сможете глядеть их на моих условиях.

Я поднимаю палку и начинаю писать на земле имя Кассии. Дыхание Элая замедляется, по мере того, как он засыпает.

— Я тоже кое-кого любил, — говорит Вик несколько минут спустя. — В Камасе. — Он прочищает горло.

История Вика. Никогда бы не подумал, что он расскажет ее. Но что-то такое витает в воздухе этой ночью, что заставляет нас говорить. Я выжидаю мгновение, чтобы быть уверенным, что задам правильный вопрос. Угли ярко вспыхивают и затухают. — Как ее звали? — спрашиваю я.

Пауза. — Лэни, — отвечает Вик. — Она работала на той базе, где мы жили. И она рассказала мне о Лоцмане. — Он снова откашливается. — Конечно же, я слышал о нем и раньше. Даже на базе люди задавались вопросом, мог ли один из офицеров быть Лоцманом? Но у Лэни и ее семьи был другой случай. Когда они говорили о Лоцмане, это значило для них гораздо больше.

Он кидает взгляд на то место, где я снова и снова писал имя Кассии на земле. — Хотел бы я уметь делать это, — говорит он. — В Камасе у нас не было ничего, кроме скрайбов и портов.

— Я могу научить тебя писать.

— Научи, — просит он. — Вот на этом. — Он придвигает ко мне кусочек древесины. Тополь, возможно, из тех посадок, где мы ловили рыбу. Я начинаю царапать на нем своим острым куском камня, не глядя на Вика. Рядом с нами спит Элай.

— Она тоже увлекалась рыбной ловлей, — рассказывает Вик. — Я встретился с ней у ручья. Она… — Вик умолкает на минуту. — Отец сильно разозлился, когда узнал об этом. Я и раньше видел, как он приходит в ярость. Зная, что могло случиться, я все равно поступил по-своему.

— Люди влюбляются, — говорю я хрипло. — Такое бывает.

— Но не Аномалия и Гражданин, — отвечает Вик. — И большинство людей не отмечают свою помолвку.

У меня перехватывает дыхание. У нее был статус Аномалия? И они праздновали помолвку?

— Это не одобрялось Обществом, — продолжает он. — Но, когда пришло время, я отказался быть среди Обрученных. И спросил у ее родителей, могу ли я заключить помолвку с ней. Они дали согласие. У Аномалий существует свой обряд. И никто не знает о нем, кроме них самих.

— Я не знал об этом, — произношу я, сильнее врезаясь агатом в дерево. Я не был уверен в том, что Аномалии, кроме тех, что в Каньоне, совсем недавно жили так близко к Обществу. В Ории не видели и не слышали ни об одном из них долгие годы, за исключением того, который убил моего кузена, первого сына Маркхемов.

— Я задал вопрос ее родителям в тот день, когда увидел радужную форель, — говорит Вик. — Я выловил ее из реки и увидел разноцветную радугу, сверкающую на солнце. Как только я разглядел, что это за рыба, тут же выпустил ее обратно. А когда рассказал об этом ее родителям, они посчитали это хорошим предзнаменованием. Знаком. Ты знаешь, что это значит?

Я киваю. Мой отец иногда говорил о знаках.

— Я до этого ни одной не видел, — говорит Вик. — Радужной форели, в смысле. И, в конце концов, оказалось, что это вовсе не было хорошим предзнаменованием. — Он глубоко вздыхает. — Всего две недели спустя, я услышал, что к нам наведывались чиновники. Я отправился ее искать, но она исчезла. И ее семья тоже.

Вик тянется за кусочком тополя. Я отдаю его, хотя и не закончил. Он вертит кусочек и изучает, как сейчас выглядит ее имя — ЛЭН — почти все линии прямые. Как зазубрины на ботинках. Внезапно я осознаю, что за отметки он делал все это время. Не дни, которые он прожил в Отдаленных провинциях, а время, прожитое без нее.

— Общество обнаружило меня до того, как я попал домой, — рассказывает Вик. — Прямо оттуда они увезли меня в Отдаленные провинции. — Он возвращает мне изрезанную древесину, и я снова принимаюсь за работу. Блики огня играют на агате, как, наверно, играло и солнце на чешуе форели, когда Вик выловил ее из воды.

— Что с твоей семьей? — спросил я Вика.

— Надеюсь, ничего, — отвечает он. — Меня Общество реклассифицировало автоматически, конечно же. Но я не был чьим-то отцом. С моей семьей все должно быть хорошо. — В его голосе слышится нерешительность.

— Уверен, что так оно и есть, — поддерживаю я его.

Вик смотрит на меня. — Серьезно?

— Если Общество избавляется от Отклоненных и Аномалий, это одно. А если хочет избавиться от того, кто был связан с ними, тогда остальных родных не трогает. — Именно на это я надеюсь — в таком случае с Патриком и Аидой тоже все будет в порядке.

Вик кивает, переводя дыхание. — Знаешь, что я подумал?

— Что? — спрашиваю я.

— Ты будешь смеяться, — отвечает Вик. — Но, когда ты рассказывал тот стих в первый раз, я даже не задавался вопросом, являешься ли ты членом Восстания. И также я надеялся, что ты пришел, чтобы вытащить меня оттуда. Мой личный Лоцман.

— Почему ты так думал? — интересуюсь я.

— У моего отца было высокое звание в Армии, — поясняет Вик. — Очень высокое. Я думал, что он непременно направит кого-нибудь, чтобы спасти меня. И я подумал, что это был