— Бывает, — не стал спорить Савелий Кузьмич. — Ну, хватит тебе пыль поднимать.
Он прошел в сени, громко топая сапогами.
— Мать! Где ты, мать? Выходи, принимай гостя.
Из комнаты на кухню бесшумно выплыла толстая женщина в сарафане до пят. Она приветливо улыбалась. Но только увидела меня — улыбка сразу сошла с лица.
— Ой, Савва, а я и вправду думала.
— Владимира Антоновича, главного ученого, племянничек, — Савелий Кузьмич подтолкнул меня к ней. — Иди, поздоровайся с теткой Анисьей.
— Здравствуйте.
Она снова расплылась в улыбке, и я сразу почувствовал себя важной птицей, потому что такие улыбки кому попало не даются. Конечно, если подходить строго, то никакой я не племянник дяди Володи, и об этом я уже сказал однажды Савелию Кузьмичу. Но раз он так упорно хочет считать меня его племянником — пусть считает. Зачем зря разочаровывать человека?
Меня усадили за стол, и моментально, словно постелили скатерть самобранку, на нем появилось множество вкусных вещей. Хозяева принялись меня потчевать, как доброго молодца из сказки: Савелий Кузьмич с одной стороны, тетка Анисья — с другой. Сначала я робел, стеснялся, но они так радушно угощали, так им приятно было, когда я что-нибудь съедал, что мне ничего не оставалось, как взяться за дело серьезно и основательно. Я ел сладкие медовые коржики, грыз хрупкий хворост, уминал мои любимые конфеты с шоколадной начинкой. А в завершение этой неслыханной трапезы хозяйка поставила передо мной мед, светлый и прозрачный, как смола на свежем еловом срезе. Я слизывал его с ложки, запивал холодным, только что из погреба молоком, и думал, что не зря Савелий Кузьмич так настойчиво зазывал меня на мед, а я, глупый, крутил, вилял, отказывался всячески. И еще я думал, что неплохо было бы и студентов наших угостить хоть раз таким великолепным блюдом. А то все каша да суп — надоело уже.
Наконец я отвалился от миски с медом.
— Ешь еще, ешь! — подбодрил Савелий Кузьмич. — Вкусно, так — нет?
Я признался:
— Не лезет больше.
— А ты молочком его загоняй, молочком.
Тетка Анисья посочувствовала:
— И так уж сколько всего съел парнишка. Гляди, пузо как барабан. Еще лопнет.
Я рассмеялся:
— Что вы, не лопнет! Мне чуть передохнуть — и еще столько же войдет.
Она, чтобы не вводить меня в соблазн, убрала со стола мед.
— Дорого такой мед стоит, Савелий Кузьмич?
— Купить хочешь? — у него от глаз побежали веселые морщины.
— Не для себя. Для всех наших.
Тетка Анисья переглянулась с Савелием Кузьмичом:
— А ты пришли их ко мне, дорого не возьму.
— Вот уж жадничать, торговать! — недовольно нахмурился он. — Налей банку двухлитровую, пусть сынок с собой возьмет. Скажешь, от Савелия Кузьмича угощение, так — нет?
Тетке Анисье не понравилось. Улыбка пропала, глаза забегали.
— Так там ведь что осталось, Саввушка, — начала она тоненьким голоском.
— Налей, сказано!
И она, больше не говоря ни слова, поплыла во двор.
— Сирота она, нелегко жилось, понять ее надо. — Савелию Кузьмичу, видно, было неловко передо мной. — А так она не, жадная, гостям завсегда рада.
Я решил его успокоить.
— Ничего, Савелий Кузьмич, у нас дома тоже так. Папа купит для нас с Катькой конфеты, а мама прячет и выдает по одной, по две штуки. Но мы все равно потом находим. Мама жалуется папе, он нас ругает, а глаза веселые.
Он молчал, смотрел в окно и думал о чем-то другом. Я проследил за его взглядом. За забором, в своем саду, возился возле яблони Николай Сидорович.
— Его оштрафовали совсем за другое, — сказал я. — Помните, вы нам говорили?
И выложил, как было на самом деле с фальшивой фотокарточкой.
— Он же не из-за длинного рубля — просто помочь хотел человеку. А ему сразу штраф!
— Бог с ним! — Савелий Кузьмич протяжно зевнул; история соседа, видимо, его не очень интересовала. — Поднялся сегодня чуть свет, на сон меня тянет.
Я торопливо встал:
— Пойду!
— Обожди. Анисья меду принесет, тогда пойдешь. — Он ковырял спичкой в зубах. — Длинный рубль… И отчего только такое слово пошло? Не оттого ли, что длинно и трудно, ох и трудно его зарабатывать, так — нет?
— Что вы! Совсем наоборот! Длинный рубль — когда зарабатывают легко и быстро. Спекулянты например.
— А ты откуда знаешь, как они легко зарабатывают? Пробовал разве?
Я сразу начал потеть.
Савелий Кузьмич случайно попал в самую шляпку гвоздя. Был в моей биографии такой позорный эпизод. Однажды зимой в нашем магазине стали продавать дрожжи. Давали всего по две пачки, а до этого их долго не было. Сразу выстроилась большая очередь. Одна тетка, в валенках, в платке, заскочила во двор, собрала мальчишек и спросила:
— Кто хочет заработать на мороженое?
Никто не отказался. Тогда она велела нам бежать в магазин и занять очередь за дрожжами. Мы честно выстояли и получили от нее по пять копеек. Встали по второму разу, по третьему…
Я пробыл в магазине три часа, опоздал на обед, зато принес домой двадцать две копейки — три истратил на газ-воду: в магазине было жарко, очень пить захотелось. Я был горд и счастлив своим первым заработком. И страшно удивился, когда мама, узнав, как я его получил, вдруг рассердилась и потащила меня в магазин искать ту тетку. Конечно, мы ее не нашли. Мама наказала меня, оставила без сладкого и без телевизора. А поздно вечером вернулся о работы папа и разъяснил, что все мы стали пособниками спекулянтов.
Двадцать две копейки жгли мне руку, и я не знал, что с ними делать. Выбрасывать — жалко, такие большие деньги, а купить что-нибудь на них не позволяла совесть. Тогда я купил леденцов и подарил Катьке, а потом выпросил половину — ведь леденцы уже были ее.
Понятное дело, я не мог рассказать Савелию Кузьмичу эту историю — что бы он про меня подумал? Я молчал и потел.
Савелий Кузьмич ковырнул спичкой в последний раз, сунул обратно в коробок:
— Люди болтают, а ты повторяешь вслед, не подумав, так — нет? У всех трудная жизнь: и у волков и у зайцев. Никому ничего легко не дается, только если в денежную лотерею выиграть. Но такой выигрыш один на мильён, на него расчет плохой. Жалеть людей надо, жалеть, а не осуждать, если они за доброе дело деньги берут, В тайности или в явности — все равно.
Савелий Кузьмич опять смотрел через окно в соседский сад. Я вертелся на стуле юлой. Получалось так, что он выговаривает мне. Вроде я осуждаю Яскажука.
Вернулась тетка Анисья.
— Вот! — она поставила на скамью неполно налитую банку. — Все со дна соскребла. До самой до последней капельки.
— Будет! — оборвал ее Савелий Кузьмич. — Бери, сынок.
— А наконечник стрелы? — напомнил я.
— Ох, в сарае оставил. В другой раз придется, так — нет?
— Лучше сейчас. — Я топтался на пороге с липкой банкой в, руках.
— Так уж он тебе нужен — умрешь без него!
