— Вниз? Гуда?
Тотчас же сработало мое воображение. Я увидел себя висящим на веревке в могильном мраке внутри кургана.
Уже смеркалось. Иначе Сашка обязательно бы заметил, как я содрогнулся.
И сколько я потом, на обратной дороге домой, лежа в палатке возле похрапывающего дяди Володи, ни старался отделаться от этой мысли — никак не удавалось.
Вишу на веревке в черной пустоте — и все!
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Я висел на веревке, не решаясь спрыгнуть. Мне казалось, подо мной бездонная яма.
Веревка дернулась. Это Сашка. Торопит меня. Ему хорошо, он наверху.
Я зажмурил глаза и отпустил руки. Не висеть ведь так вечно. Будь что будет!
Приземление оказалось неожиданно мягким, словно земля подо мной спружинила. Сверху полился свет — Сашка включил свой фонарик. Удивительное дело: простой китайский фонарик, а сколько света. Как будто вверху горела электрическая лампа в пятьсот свечей.
И сразу я увидел горшки. Много горшков! Они были выстроены по росту, как выстраиваемся мы на уроке физкультуры. Впереди стоял огромный горшок, величиной с добрый бочонок. За ним шел горшок поменьше. А на самом конце ряда, у стены, притулился совсем игрушечный горшочек, не больше яйца. И все целенькие, аккуратные, с красивыми рисунками на пузатых боках. Вот дядя Володя обрадуется!
Сверху крикнули громко:
— Толька!
Сашка — кто еще! Что ему потребовалось?
— Толька!
И веревку дергает зачем-то.
— Толька! Толька!
Свет мощной электролампы ударил мне в глаза.
Я проснулся.
В палатку через откинутый полог прямой наводкой били солнечные лучи. Сашка, стоя на четвереньках, теребил мой спальный мешок.
— Ну, вставай же, Толька! Вставай!
Я сунул ноги в кеды и, не зашнуровав их, выскочил наружу как был: в трусах и майке. Сашка потащил меня в кусты, подальше от палаток. Кругом было еще тихо, лишь наверху, в тополях, беспрерывно трещали, как моторчики авиамоделей, маленькие серые птички — это у них песни такие трескучие.
— Который час? — Я потянулся и зевнул.
— Седьмой… — Слушай, Толька, я видел золотую гривну.
— Правда? — обрадовался я. — А я горшки. Штук, наверное, двадцать или даже больше. Только хотел сосчитать, а ты разбудил…
— Сашка не слушал. Какой-то он странный сегодня. Вроде напуганный. По сторонам озирается, словно кто-то может к нам подкрасться.
— Ты что, серьезно, насчет гривны?
Он кивнул.
— Где?
— У дяди Коли.
Мои глаза вылупились сами собой.
— Вчера поздно вечером, — продолжал Сашка. — Полез в ящик стола за отверткой — смотрю: гривна! Я обрадовался и к дяде Коле: «Где ты нашел?» А он рассердился, закричал, что нечего по ящикам шириться, что в ящике не та гривна, а совсем другая. И вообще, чтобы я держал язык за зубами, а то он меня живо домой отправит.
— Мажет, в самом деле не та?
— Что я, нашу гривну не знаю? И блестит, и грифоны на концах… Слушай дальше! Утром, всего час назад, наверное, заявляется ваш Миша. Я притворился, что сплю. Дядя ему гривну отдал и говорит тихо: «Сашка мой видел. Как бы не разболтал». А Миша: «Ничего, не успеет». Понял?
Мне казалось, я еще сплю и вижу сон. Такая новость, такая новость! Ну, Миша — допустим. Хотя тоже не очень верится. Но Николай Сидорович? Он вор? Или сообщник?
Мы с Сашкой быстро договорились, как действовать. Пока никому ничего не говорить — раз. За Мишей устанавливаем непрерывное наблюдение — два. Как только выясним, где он прячет гривну, немедленно хватаем ее — и к дяде Володе.
Лагерь уже проснулся. Среди других голосов я различил громкий веселый голос Миши и успокоился: он еще здесь, никуда не смотался, ничего не подозревает. Уйдет на раскопки — я с ним, а Сашка тем временем обшарит его палатку.
Но все наши планы рухнули.
За завтраком Миша сказал дяде Володе:
— Поеду сегодня в Большие Катки, Владимир Антонович, десятичасовым автобусом.
— Зачем?
— Надо кое-что из продуктов купить. Здесь, в сельмаге, сухофруктов, например, нет хороших, какао.
— Давно пора!
Мы с Сашкой переглянулись. Все понятно! Миша хочет увезти золотую гривну в Большие Катки. А там куда?
Опять побежали в кусты, на совет. Сашка настаивал, чтобы и нам поехать. Попроситься на попутную и ждать в Больших Катках на автобусной остановке. Увидим Мишу — и за ним, за ним, пока все до конца не выясним.
Я колебался.
— Может, лучше все-таки сказать дяде Володе? Он вызовет милицию, и Мишу арестуют.
— Много ты понимаешь! Важно выяснить, кому он хочет ее передать. И поймать с поличным. С гривной в кармане.
Долго уговаривать меня не пришлось. Двинули с Сашкой напрямик через поле к совхозной столовой. Туда часто подъезжают машины с шоссе.
Разговор у нас не клеился. Сашка шел хмурый, кусал губы. Я знал, о чем он думает.
— Да брось ты расстраиваться! Ничего с ним не будет.
— Посадят, — вздохнул он.
— Все равно выпустят. Вон у Леньки Симонова из нашего, класса в прошлом году не то что дядю — отца арестовали. Подержали неделю и выпустили. Ленька всю неделю пролодырничал, даже в школу не ходил.
— Почему выпустили?
— Не виноват он ни в чем. Настоящие воры наговорили. Он им тащить мешал.
— Вот! Не виноват! А я гривну у дяди сам видел, собственными глазами, — сказал Сашка грустно. — Как ты считаешь, сколько ему дадут?
— Месяц. Два, самое большее. — Мне хотелось Сашку утешить.
— Не думай, мне его не жалко, — стал он меня уверять; но я же все равно видел, что это неправда, что ему жалко, и еще как. — Вот нистолечки не жалко! Раз он… — Сашка хотел сказать «вор», но не смог, запнулся, — раз он так, пусть его посадят. Мне только тетю Марусю жалко. Знаешь, как скучно одной? Особенно, когда зима. Пожалуй, я с ней останусь жить.
Я предложил сразу:
— Хочешь, я буду к тебе приезжать на каникулы? Накоплю денег на билет и приеду.
Сашка благодарно посмотрел на меня:
