Переговорив с тремя чиновниками, то есть через два часа, он понял, что попал не туда и что ему следует обратиться в западный филиал, специально занимающийся конторскими служащими. Он доехал на автобусе до Виттенбергплатц и зашел в указанное учреждение. Сведения его оказались неверными.
Он угодил в толпу безработных медицинских сестер, воспитательниц детских садов, стенографисток и, как единственный здесь представитель мужского пола, привлек к себе всеобщее внимание.
Фабиан снова вышел на улицу и несколькими домами дальше обнаружил заведение, похожее на лавку Союза потребительских обществ, но теперь там помещался всего-навсего филиал биржи труда, в который ему и надлежало обратиться. За бывшим прилавком сидел чиновник, а перед ним длинной цепочкой стояли безработные, один за другим предъявлявшие свои регистрационные карточки, на которые он ставил контрольные отметки. Фабиан удивился, как тщательно были одеты эти безработные, кое-кого из них даже можно было назвать элегантным. На Курфюрстендамм они, несомненно, сошли бы за фланирующих бездельников. Похоже, что эти люди связывали утреннее хождение в регистрационный пункт с прогулкой по фешенебельным торговым улицам. Глазеть на витрины пока еще разрешается бесплатно, а кто же знает, не покупают они оттого, что не могут, или просто не хотят? Они носили свои выходные костюмы и были правы, ибо у кого еще есть столько выходных дней?
Серьезные и подтянутые, стояли они плечом к плечу и ждали, покуда им вернут их регистрационные карточки. Потом выскакивали на улицу, словно из зуболечебницы. Иногда чиновник вдруг разражался бранью и откладывал карточку в сторону. Помощник относил ее в соседнюю комнату. Там восседал инспектор, он требовал к ответу нерегулярных посетителей контрольного пункта. Время от времени из дверей выходил человек, смахивающий на швейцара, и выкликал какое-то имя.
Фабиан читал висевшие на стенах объявления. Запрещено носить нарукавные повязки. Запрещено передавать другому лицу пересадочный трамвайный билет. Запрещено провоцировать политические дебаты, а также участвовать в таковых. Сообщается, где за тридцать пфеннигов можно получить питательный сытный обед. Что изменены контрольные дни для лиц, чьи фамилии начинаются с таких-то и таких-то букв. Сообщается, что для таких-то и таких-то профессий изменены адреса контор и время выдачи справок. Запрещено. Запрещено. Сообщается.
Заведение мало-помалу пустело. Фабиан положил перед чиновником свои бумаги. Тот сказал, что специалисты по рекламе обычно к ним не заглядывают, посоветовал Фабиану обратиться в контору, ведающую свободными профессиями, учеными и художниками, и дал ему адрес.
Фабиан на автобусе доехал до Александерплатц. Был уже полдень. В этой конторе он попал в весьма смешанное общество. Судя по объявлениям, сюда обращались главным образом врачи, юристы, инженеры, дипломированные агрономы и учителя музыки.
— Я получаю пособие по безработице, — сказал какой-то низкорослый человек, — двадцать четыре марки пятьдесят пфеннигов. На каждого члена моей семьи в неделю приходится две марки семьдесят два пфеннига, то есть тридцать восемь пфеннигов в день на человека. Во время хронического безделья я это подсчитал. Если так и дальше пойдет, я скоро займусь грабежом.
— Не очень-то это просто! — вздохнул его сосед, близорукий юноша. — Воровство тоже требует умения. Я целый год просидел в тюрьме. Сказать по правде, компания там не из приятных.
— Пока что мне на это наплевать, — взволнованно проговорил низкорослый. — Дети уходят в школу, а моя жена не может дать им с собой даже кусочка хлеба. Не в силах я больше на это смотреть.
— Как будто воровство имеет смысл! — сказал высокий, широкоплечий человек у окна. — Когда мелкому буржуа нечего жрать, он сразу превращается в люмпен-пролетария. Где же ваше классовое сознание, жалкий вы человек? Неужто вы до сих пор не поняли, где ваше место? Лучше помогите подготовить политическую революцию.
— До тех пор мои дети умрут с голоду.
— Если вас за воровство посадят в тюрьму, ваше благородное потомство сдохнет еще скорее, — отвечал человек у окна.
Близорукий юноша рассмеялся и, как бы извиняясь, пожал плечами.
— У меня башмаки вконец изодраны, — заявил низкорослый. — Если каждый раз сюда являться, их и на неделю не хватит, а за проезд мне платить нечем.
— Разве благотворительное общество не выдало вам сапог? — спросил близорукий.
— У меня такие чувствительные ноги! — пояснил низкорослый.
— Тогда повесьтесь, — предложил человек у окна.
— У него такая чувствительная шея! — сказал Фабиан.
Юноша высыпал на стол несколько монет и подсчитал свое достояние.
— Половина денег регулярно уходит на заявления. Почтовый сбор. Оплаченный ответ. За неделю я раз двадцать переписываю и заверяю всевозможные справки. Назад никто моих бумаг не присылает. Ответа я тоже ни разу не получил. Эти конторские крысы, наверно, пополняют свои коллекции моими марками, которые я посылаю им для ответа.
— Но власти делают все, что могут, — сказал человек у окна. — Помимо всего прочего, они организовали бесплатные чертежные курсы для безработных. Это же истинное благодеяние, господа. Во- первых, научишься рисовать яблоки и бифштексы, а во-вторых, от одного вида их ты уже будешь сыт. Художественное воспитание как средство насыщения.
Низкорослый, видимо начисто лишенный чувства юмора, удрученно проговорил:
— Мне это ни к чему. Я сам чертежник.
Через приемную прошел один из здешних служащих, и Фабиан, наученный горьким опытом, спросил, может ли он рассчитывать, что здесь добьется наконец толку. Тот потребовал удостоверение районной биржи труда.
— Вы еще не вставали на учет? Это вам надо сделать прежде всего.
— Значит, мне снова идти туда, откуда я пять часов назад начал свое турне?
Но служащего уже и след простыл.
— Обхождение здесь хоть и вежливое, — сказал юноша, — но никогда нельзя с уверенностью утверждать, что они дают правильные сведения.
Фабиан сел в автобус и поехал на биржу труда своего района. Он уже истратил на проезд целую марку и теперь от ярости даже не смотрел в окно.
Когда он добрался до места, биржа была уже закрыта.
— Покажите-ка мне ваши бумаги, — сказал швейцар, — может, я могу быть вам полезен.
Фабиан подал славному малому целую пачку бумаг.
— Ага, — сказал швейцар, обстоятельно прочитав их. — Вы же вовсе не безработный.
Фабиан сел на одну из бронзовых тумб, украшавших подъезд.
— У вас вроде как оплаченный отпуск до конца месяца. Вы ведь получили деньги от вашей фирмы?
Фабиан кивнул.
— Тогда приходите через две недели, — предложил швейцар. — А до тех пор попытайте счастья по объявлениям в газетах. Большого смысла в этом нет, но чем черт не шутит.
Фабиан пожелал себе счастливого пути, взял свои бумаги и отправился в Тиргартен съесть две-три булочки. Но потом скормил их лебедям, плававшим с птенцами в Новом озере.
Вернувшись под вечер домой, он застал там свою мать. Она сидела на диване. Отложив в сторону нитки, мать сказала:
— Ты меня не ждал, мой мальчик? Они обнялись, и она продолжала:
— Мне необходимо было посмотреть, как ты живешь. Отец это время присмотрит за лавкой. Я очень беспокоилась о тебе. Ты перестал отвечать на мои письма. Не писал уже десять дней. Я себе места не находила, Якоб.
Он сел рядом с матерью, гладил ее руки, уверял, что ему живется хорошо. Она придирчиво его рассматривала.
— Может, я некстати явилась? Он покачал головой. Она встала.
— Белье я положила в шкаф. Твоя хозяйка могла бы здесь прибрать. Или ей это все еще не подобает? Угадай, что я привезла? — Мать открыла лубяную корзину и выложила на стол пакеты. — Фунт кровяной колбасы, — сказала она, — с Брейтенштрассе, ты знаешь. Холодный шницель. Будь у тебя кухня, я бы его
