Плохая собака. Как одна невоспитанная собака воспитала своего хозяина

— Ты все еще ходишь… на собрания?

— Да. Каждое утро. Мне там нравится.

— Как ты себя чувствуешь?

— Лучше. Отлично. А ты?

— Много езжу верхом.

— На Орешке?

— Нет, Бренда дала мне другого, Блэки.

Картинка из прошлого. Она передает мне официальное приглашение от матери приехать в Айову на Рождество, я смотрю на идеальный каллиграфический почерк, и меня все еще трясет после недавней реабилитации. Колеса шуршат по трассе, и этот звук отдается у меня в ушах.

— Что за Блэки?

— Ты его не видел. Он больше, чем Орешек. Прекрасная лошадь.

Это было тысячу лет назад. Мы сидим в самой Ужасной в мире комнате на Сент-Марк Плейс, на против старого видеопроката Кима. Я же вижу, ты сходишь по мне с ума, перестань убеждать себя, что это не так.

— Как Бренда?

У Глории непростые отношения с детьми. Она терпеть не может, когда рядом занимаются семилетки. Они окружают ее лошадь и тоненькими решительными голосами начинают указывать, что делать. Она говорит, что это какое-то нездоровое поветрие. Современное поколение детей будто из джунглей вышло. Для нее примером идеального родителя всегда была героиня Фрэн Дрешер из сериала «Няня»; этот сериал она с почти религиозной фанатичностью смотрела каждый вечер в 23.30. Конечно, пока жила с нами…

— А как Самба? — продолжал допытываться я. — Тим и Андреа?

— Хорошо. Я выезжаю каждый день. Да, я нашла работу на полставки…

— Работу?

— На воскресенье, всего четыре часа в неделю. Пеку блинчики с мясом.

— Звучит хорошо.

— Ну да.

— А ты?..

Мне снова тридцать, я морю себя голодом, она все время болеет, у нас нет лекарств, я работаю по ночам консультантом по обработке текстов, а она отвечает на звонки в последней общественной конюшне Манхэттена, нынче закрытой, и я каждый день благодарю Господа, что ее голос заглушает голоса, звучащие в моей голове.

— Что? — спросила она.

— Ничего.

— Марти, мне надо идти.

— Да, — сказал я. — Конечно.

— Береги себя.

— Точ.

16 Собачий лагерь

Ширококостная дама, заводчик ЧИП, осмотрела меня с головы до ног и скомандовала:

— Садись сюда, парень!

Я присел за круглый стол рядом с ней. Мы находились в подвальном помещении охотничьего домика в центре Вирджинии. Снаружи доносился лай. Я подумал: для того чтобы стать секс-символом в мире собаководов, нужно обладать всего одним достоинством — тем самым. Недавно журнал «Фронт энд финиш» провел опрос среди своих читателей и выяснил, что пальма первенства среди заводчиков принадлежит дамам старше пятидесяти. Собачьи чемпионаты — почти абсолютно прерогатива женщин в менопаузе.

Дама повернулась к соседке, чем-то похожей на монахиню, и я услышал:

— Я больше не хочу заниматься НЧП, это слишком тяжело для собак. Семь часов мучений каждые два дня! Я знаю, многие заводчики ЧИП бьют своих собак. Это мерзко — добиваться победы такой ценой. Помните, был пес по кличке Зум? Попадался буквально на каждом шагу, а потом вдруг исчез. Я знаю, его замордовали до смерти. И не его одного. Рано или поздно собаки отказываются терпеть эти издевательства.

Через окно подвала я видел крутой зеленый холм, поднимающийся до нашей с Холой комнаты. В этих суровых охотничьих кельях было так жарко, что мы всю ночь ворочались, не в силах уснуть.

За домиком начинался лес — настолько густой и зеленый, что казался нарисованным.

— Правда? — произнес я.

Заводчица ЧИП с детским выражением лица, все больше напоминавшая мне ретривера, доверительно накрыла ладонью мою руку, которая некстати оказалась на краю стола:

— На НЧП дружбы не бывает. Чем ближе к вершине, тем больше грязи.

Пора пояснить. ЧИП: Чемпион Испытаний по Послушанию, высочайший титул, который только может получить собака. НЧП — ежегодный Национальный Чемпионат по Послушанию, спонсируемый Американским клубом собаководства. Чтобы туда попасть, нужно иметь специальное приглашение. У моей новой знакомой такое приглашение явно было, что делало ее очень, очень весомой фигурой в мире кинологов.

Наконец она убрала руку и, бросив взгляд на бейдж с моим именем, поинтересовалась:

— Итак, Марти, что ты тут делаешь?

Ее соседка подалась вперед в ожидании ответа.

Что я тут делаю? Чувствую себя четвертованным заживо.

В отличие от Холы, которая спала в комнате на узкой двуспальной кровати, теперь казавшейся мне бессмысленно пустой.

Лагерь располагался в шести часах езды на юг от Манхэттена. Хола скулила всю дорогу.

Она отказалась от обеда и даже ни разу не высунулась из окна посмотреть на проносящиеся мимо красоты, как делала всегда, если за рулем была Глория.

Я чувствовал себя виноватым: Венди же сказала, что настроение Холы — отражение моего, только в гиперболизированном виде. Даже Глория подмечала это: помнится, она называла Холу моим антирадаром.

Миновав Балтимор, я набрал номер Кларка.

— Куда ты едешь?

— В собачий лагерь.

— Что на этот раз?

— Это лагерь, где собак дрессирует пара знаменитых заводчиков. Они изобрели какой-то свой метод. Мотивационный. Должно быть, здорово.

— Ты что, взял отпуск на работе?

— Угу.

— И надолго?

— На неделю.

— И все-таки на кой?

— Эти заводчики написали единственную книгу о тесте «Собака — хороший гражданин». Я надеюсь, они помогут привести Холу в форму.

— И еще раз, — сказал Кларк. — На кой?

— He знаю, — сдался я. — Мне нужна смена декораций. Я уже схожу с ума на работе. А у Холы по- прежнему плохо со стойками.

— Звучит как предлог смыться с работы… Там, куда ты едешь, есть собрания АА?