Обратно двинулись по старой своей лыжне, а потом, чтоб сократить путь, по целому снегу. Небольшое поле за лесом кончилось. Николай Максимыч и Зойка сняли лыжи и вышли на дорогу. К станции спешило много людей в пестрых спортивных свитерах, в ярких шапочках.
Зойка была уставшей от долгого похода и взволнованной от большого и очень нужного разговора. Но ей было хорошо оттого, что был этот поход и этот разговор, и, самое главное, оттого, что есть теперь впереди особое воскресенье — светлый день.
14
Вечер дома прошел по-особому. Отложили обычные дела, позабыли про билеты на выставку, потому что все это было сейчас ни к чему. Говорили про маму. Никогда еще не было так, чтобы сидели все вместе и говорили про маму.
А началось все с того, что Николай Максимыч открыл дверь и, не снимая пальто, прошел в бабушкину комнату. И вдруг бабушка заплакала. Зойка насторожилась и поднялась из-за стола. А Николай Максимыч уже вышел к ней. Он улыбался, а бабушка за дверью плакала, и Зойка испугалась — что это?
— Я от мамы, — сказал Николай Максимыч.
А потом все сидели за столом, и Николай Максимыч рассказывал, как ему позвонили на работу из больницы и попросили приехать, потому что маму уже совсем подготовили к операции, и уже скоро будет назначен день, и нужно только его, Николая Максимыча, согласие.
Молодой нейрохирург обстоятельно, хотя с некоторой горячностью, объяснил Николаю Максимычу, в чем состоит суть новой операции, разработанной советскими учеными. Все выходило отлично. Николай Максимыч попросил разрешения подумать.
Старый палатный врач Илья Ильич подошел к нему в коридоре:
— Соглашайтесь, голубчик. Не бойтесь. Хирурги, конечно, народ решительный, особенно молодые. Но я-то — старый консерватор, и то — за.
— Да, да. Я… не возражаю. Только неожиданно… хотя я, конечно, давно знал.
С Галиной разрешили свидание.
— Коля, ты дай согласие, — попросила она. — Я вынесу. Честное слово.
— Я тоже верю теперь, что вынесет, — сказал Николай Максимыч.
— Да погоди ты! — суеверно отмахнулась Анна Даниловна.
— Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить. Все будет хорошо, мама.
Зойка никогда не видела такого радостно-взволнованного отца.
— …А ты знаешь, что она вспомнила сегодня? Нашу старую продавленную тахту. «Мы, говорит, мечтали с тобой о новом диване с полочкой. А ведь это теперь совсем не модно». Видишь? Раньше она ничего такого не помнила.
Продавленная тахта давно отжила свой век, да и квартира была новая. От прежней мебели остался только один комод, который отстояла бабушка:
— Пусть будет тут в уголочке, никому не мешает. Что это за дом без комода?
На другой день Зойка подошла к Анне Даниловне:
— Давай, бабушка, этот комод вот сюда поставим, чтоб сразу его видно было… Когда мама войдет…
— Давай. Хоть он и плохонький стал.
— Это ничего. Да он и не плохонький вовсе.
Анна Даниловна прикрыла на кухне дверь и тихонько заплакала, чтобы Зойка не слышала. «И как она догадалась-то? Откуда бы ей знать?.. Чтобы мать, значит, сразу домой вошла, а не в чужую квартиру». И потом бабушка все удивлялась и сыну вечером сказала:
— Мы-то с тобой и то не додумались. А ведь это уж точно: глянет на знакомый-то комод и сразу… дома.
Зойка начала в своем дневнике новую страницу:
«Все, что тут было написано, — ерунда. А последние записи стыдно читать. Это — пятно на моей совести. Дневник, конечно, я уничтожу. Но сначала я хочу сказать, что самое страшное зло — это война. От нее страдает моя бабушка, моя мама и папа. И я. А это ведь целых три поколения. И так у всех».
И в конце — размашисто карандашом.
«Я не знаю, кем буду. Может быть, разведчицей, а может, балериной. Но все равно я буду работать так, чтобы фашистам стало тошно, чтобы они взорвались на своей бомбе. Вот. Все. Теперь можно уничтожить тетрадь».
15
В больнице — обычное рабочее утро.
Хирург кончил мыть щеткой руки. Сестра молча подала ему тампон со спиртом, сухой тампон. Потом надела на него стерильный халат. Хирург не прикасался ни к чему своими чистыми руками. Он привычно держал их перед собой ладонями друг к другу.
Мысленно он был уже в операционной. На столе — Галина. Сегодня она. Вчера пришло письмо от ее дочери. «…Я знаю, что врачи отдают все свои силы, у них очень благородная профессия. И Вы, пожалуйста, доктор, все-все сделайте во время маминой операции, чтобы мама была здоровой. Верните маму домой…»
Верните домой! Вот это — цель операции. В этом смысл ее. Вырвать человека из многолетнего больничного плена, возвратить в семью. Открыть заново мир с его трудностями, тревогами, радостями…
Врач отлично знал, когда и почему заболела Галина, но девочка писала ему об этом, и еще о том, что «…война ведь дивно кончилась, и все, кто остался жив, живут дома, а мама нет. Почему?» — спрашивала она. И тут же утверждала: «Мама должна жить дома. Мы все ее ждем. Доктор, верните маму!»
Весеннее солнце хлынуло в комнату с белыми стенами. Почки лопнули на тонкой ветке за окном. Кончился зимний сон…
Подали резиновые перчатки. Все готово. Хирург вошел в операционную.
Часть вторая
1
— Мама! — крикнула Зойка, вбегая в переднюю. — Мама, тебе письмо из Чехословакии.
— Правда?
— Конечно! Дмитриевой Галине Сергеевне! И марка с видом на Карлов мост.
Галина Сергеевна взяла плотный продолговатый конверт и повертела его в руках, слегка ощупывая и не решаясь вскрыть.
— Ну давай я. — Зойка с хрустом оторвала полоску от края. — «Дорогая Галина Сергеевна, милая Галочка! Поздравляю тебя и весь наш коллектив с победой: твоя модель — спортивный костюм — признана лучшей».
— Лучшей! — закричала Зойка. — Ты, мама, молодец!
