— Я отвезу бабушке печеных яблок, — советуется она с Таней. — Она ведь ничего больше не может сейчас есть, правда?
И с тех пор Майя Михайловна регулярно ездит к Маргарите Петровне, а вечером рассказывает, как та провела день.
— В нашей семье у каждого своя биография, и все — интересные, — говорит как-то раз Костя. Он приехал из больницы после очередного посещения Маргариты Михайловны, и они с Таней сидят в кухне.
— А у кого они неинтересные? — отзывается Таня. — Просто у вас очень большая семья была. Каждый — со своей историей.
— Пожалуй, — соглашается Костя. — Но вообще если собрать все истории, получится настоящая сага о Форсайтах.
— И кто же выступает в роли Ирэн?
— Мать!
Таня иронически смотрит на него:
— Что-то я никогда не замечала у нее ничего общего с этим персонажем.
— Не совсем Ирэн, но именно женщина, вокруг которой все вертелось.
— Ну уж! — Таня недоверчиво поводит плечом.
— Ты просто ее недооцениваешь. Она через многое прошла: аспирантура, фронт, рыла окопы, ответственная работа в министерстве. И всегда старалась быть первой, всем помогала.
— А результат? К чему были эти усилия? Я имею в виду не только ее.
— Извини, но они достигли многого, они поднимали страну. Они верили в то, что делали, у них было понятие долга. Так было воспитано их поколение!
— Вот именно — верили. А нужно было головой думать. У нас в семье всегда говорили: «Живи своим умом».
— Хорошо теперь говорить, а тогда… — защищает позиции Костя.
Таня, привыкшая все критиковать и ни с чем не соглашаться, настроена скептически:
— От их поколения остался полинявший флаг, с которым мы в бой не пойдем.
Но Костя не соглашается с ней:
— Бабушка ведь именно о матери могла говорить целый день.
— В покое не оставляла, да.
— Ну… она разное вспоминала, не только то, что мать не хозяйка, — поняв Танин намек на сложные взаимоотношения Маргариты Петровны и Майи Михайловны, пытается объяснить Костя. — Но, конечно, любое напоминание о матери держало ее в форме. Представляешь, один раз бабушка неожиданно слегла. Не знаю, что с ней было, может быть, тогда уже начинался рак, но ходить она почти не могла — целыми днями лежала на топчане в кухне. И я, чтобы заставить ее двигаться, обычно начинал так: «А вот мать вчера сделала…» И как только я произносил эти слова, бабушка срывалась с места и бежала переделывать.
— И вылечил?
— Во всяком случае у нее появлялась энергия, она забывала, что у нее что-то болит, и действительно встала! А после переезда жизнь ее круто изменилась. И все зациклилось на болезни.
— Я не очень понимаю, — говорит Таня свекрови, когда та начинает опять рассказывать про бабушку: что ела, что говорила, о чем спрашивала, — ведь Маргарита Петровна всегда была против вас, а теперь вы ездите к ней в больницу.
Майя Михайловна пожимает плечами, невесело усмехается:
— В том-то и дело, что на самом деле она меня любит.
— Любит?!
— Конечно, а ты как думаешь? Я же ей родная. Любит как родную дочь.
— Но тогда почему она так вела себя, когда вы жили вместе?! Вы же вечно ссорились!
— Понимаешь ты… — Майя Михайловна медлит с ответом. — Понимаешь, это была ее ошибка.
— Ошибка?!
— Конечно, дорогая. И сейчас она призналась в этом.
— Вам?
— Зачем мне? Себе, конечно…
— Вы так думаете?
— Она ведь мать и хотела сделать для своего сына лучше, а получилось…
— Но это — она. А вы?
— А что — я? Я же ее во время войны спасала, когда она лежала в больнице после блокадного Ленинграда. Вот и сейчас должна помочь, понимаешь?
Таня смотрит на свекровь сбоку и замечает, как она вдруг постарела: осела, как-то сразу вниз потянуло ее после развода, стала совсем маленькой, свои пышные волосы перестала красить. Губную помаду, правда, употребляет по-прежнему. Но накрашенные ярко-красные губы еще больше подчеркивают бледность и бесцветность лица. И походка у нее уже старушки, а не женщины на каблучках, которую все так хвалили в министерстве как лучшего работника…
Майя Михайловна поднимает голову вверх, чтобы взглянуть на Таню:
— Для меня ведь бабушка тоже родная, понимаешь?
И Таня думает, вглядываясь в непонятное для нее выражение лица свекрови, что пока не со всем в жизни разобралась и что многое еще предстоит познать.
Помочь бабушке уже никто не может. И она тихо угасает в больнице. Костя, который дежурит у нее в тот день, вдруг замечает, что она больше не дышит.
О смерти Маргариты Петровны извещают тетю Нюру.
— Ну как же без нее? — говорит Майя Михайловна. — Без тети Нюры нельзя.
Тетя Нюра приезжает из деревни, чтобы проводить в последний путь бывшую хозяйку.
— Что же вы ничего не делаете? — вдруг громко произносит она, когда все молча стоят у открытого гроба. — Что никто не воет по Петровне? Не по-русски это! Петь надо!
И начинает по-деревенски голосить:
— Я, кажется, сейчас, наконец, поняла значение слова «отпеть», — говорит Таня Косте после похорон, — когда тетя Нюра причитала.
— Сказано же у Хлебникова: «Когда умирают люди — поют песни».
— Да? А я не знала… Петь, значит, надо у людей…
— Знаешь, что плохо? — как-то раз раздумчиво говорит Майя Михайловна. У Тани появляется к тому времени маленький Лева, и они со свекровью поочередно катят в парке коляску, нетерпеливо выпрашивая ее друг у друга. — Плохо, что бабушка так и не узнала про твою беременность. Никто ей не сказал, думали, что еще успеем. Ведь она бы обрадовалась, что станет прабабушкой! И тогда, может быть, еще пожила бы какое-то время.
