парку…
И Таня с нетерпением ждет лета, чтобы отправиться к подруге.
Света! Кажется, я приеду раньше, чем мы условились: меня неожиданно посылают от работы в командировку в Германию — у нас совместный проект. Поездка намечается на май: Баден-Вюртенберг, Бавария, Саксония. Буду по неделе в Карлсруэ, Регенсбурге, Дрездене и Берлине.
Лечу до Франкфурта, а потом — на поезде.
Встречу в Карлсруэ на вокзале.
2
Конец мая — это еще весна. И вокруг цветут яблони. Белые-белые, усыпанные густо-густо цветами — везде на зеленых холмах. И медленно роняют лепестки, покрывая белым зеленую траву. А за ними — тоже белые-белые, чистенькие-чистенькие домики под черепичными крышами. Старые? Новые? Не поймешь — все аккуратненькие, словно только что построенные.
В поезде все время объявляют что-то. Но Таня не понимает, потому что по-немецки знает всего несколько слов — из фильмов. Но их не хочется даже повторять — они пугают с самого детства, когда во дворе играли с мальчишками в войну. Почему-то всегда в
— Нет, ты не права, — говорит Света. — Немецкий язык мягкий и очень музыкальный!
— Вам кажется, потому что вы его здесь учили.
— Совсем нет. Только послушай:
— Это откуда?
— Гейне. Romanzero.
— Все равно. Просто ты умеешь красиво подать.
Да, это, наверное, главное — как первый раз услышать чужую речь. Обычную речь обычных людей, не из фильмов и не по телевизору.
— Мы тоже сначала вздрагивали, когда маленькие дети произносили знакомые слова, — говорит Света. — А потом привыкли. Они ведь — обычные, нормальные слова.
— Да, наверно… Не все сразу, видимо…
Таня тоже первый раз вздрагивает, когда слышит, как мать говорит ребенку: «Шнель, шнель!» Просто переходят улицу…
А потом еще одно: «Ахтунг!»…
У Светы, то есть у мужа Светы, небольшой двухэтажный домик на окраине города, с садиком, в котором розовым цветом распустились рододендроны, недалеко от парка.
Воскресенье. Десять утра. Солнце пробирается сквозь листву яблони. Где-то монотонно позвякивает колокол протестантской церкви.
Таня со Светой сидят на открытой террасе второго этажа. Отсюда хорошо видно, как на парковой лужайке играют в бадминтон; расстелив на траве коврики, пьют пиво, едят бутерброды; дети играют в мяч; бегают и радостно лают собаки; малыши осторожно делают первые шаги. А чуть поодаль по зеленому полю несется, пуская из трубы дым, и отчаянно свистит настоящий паровозик, из окон которого пассажиры машут руками. Таня расчленяет слово на два: «Karls — ruhe» — «покой Карла». Да, именно это она видит сейчас.
— Идиллия, — улыбается Таня.
— Почти, — откликается Света, разливая им в кружки кофе, — если не думать, что через квартал, за этими прелестными садиками супермаркеты, универмаги, трамваи.
Таня невольно следит взглядом за веселым паровозиком: все празднично, ярко. И вообще все красиво вокруг, все улыбчивые, мягкие, ужасно разговорчивые.
После завтрака они спускаются вниз, и вот уже паровозик везет их самих вокруг замка, раскачивается, ныряет вниз и, пыхтя, карабкается вверх; цепляя кусты, забирается в темную липовую аллею, объезжает парк и снова выскакивает на лужайку… А когда останавливается на конечной станции, жизнерадостный розовощекий контролер зычным голосом, который разносится на всю лужайку, с шутками- прибаутками зазывает новых пассажиров:
— Занимайте скорее свободные места, пока они еще есть! Вы поедете в сказку! Мы повезем вас в страну холмов, озер и лесов. Это настоящий Диснейленд! Занимайте места, если еще есть свободные, у вас ровно две минуты!
— Прокатимся второй раз? — предлагает Света. — Он очень смешной, этот зазывала.
— Да нет, что ты, достаточно.
Они бродят по огромному парку с необъятной величины туями, щурятся на солнце и просто болтают.
— А русских много? — спрашивает Таня.
— Хватает. Это либо евреи, либо этнические немцы.
— Ну, да, знаю. Немцы из Казахстана.
— Не только, конечно.
— Устроены? — Таня вопросительно смотрит на Свету.
— Трудно сказать. По-разному. Я вчера была на ежегодном собрании здешнего русского писательского союза…
— И такой существует?
— В Германии переселенцы образовали много всяких союзов, выпускают газеты и журналы, издают книги — вполне светская жизнь.
— Я слышала об этом. Но почему именно писательский?
— Людям не хватает общения, поэтому начинают выплескивать мысли и чувства в письменной форме — это нормально. Новых друзей найти сложно.
— И ты тоже пишешь?
— Я — нет, не занимаюсь этим. Я только вожу экскурсии, составляю экскурсионные программы. А к ним интересно ходить иногда — стихи послушаешь, свои рассказы кто-нибудь почитает. Вот совсем недавно мне дали книжку одного из наших авторов, которая называется «Заметки эмигрантки».
— Я подобные произведения не читаю, — машет рукой Таня. — Во первых, все пишут одно и то же: либо как плохо было у нас и как замечательно здесь, либо нытье про новое житье — очередные непонятые души, и ничего больше. А во вторых, это все непрофессионально написано.
— Что такое «профессионально»? Кто определяет?
— Есть же «законодатели моды» в литературе.
— Они сами давно вышли из «моды». И вообще не знаю, есть ли какие-то объективные критерии или эти оценки, — дело вкуса. Я, например, не терплю Маяковского, не люблю Цветаеву. Наверное, это плохо, но — не нравятся они мне. Ни как люди, ни как сочинители.
