— Про Маяковского — ты напрасно, Света. Не любить — один разговор, частный. Признавать то, что он гениальный поэт, — это другое. А вот стихи Марины Цветаевой написаны на стене одного дома в Лейдене — большими такими русскими буквами, на всю стену. Я как увидела, остановилась как вкопанная, и слезы потекли.
— Нужно, я считаю, прежде всего иметь в виду то, что востребовано читателем.
— Тогда — прилавочная литература.
— Это крайности. Это все читают, конечно. Но есть серьезные вещи, которые касаются многих. То, что они, может быть, написаны не совсем по «канону» — то на Западе его давно уже нет. А относительно темы ты тоже не права. В большинстве случаев, конечно, люди хотят оправдать себя в первую очередь. Но эта книга натолкнула меня на многие мысли о нашем теперешнем житье здесь.
— Например?
— Мне было интересно хотя бы потому, что это путь человека в чужую культуру, к аналогичной моей жизни, но несколько другим путем. Мне понравились искренность и бесстрашие, с какими это написано, — подобное о себе стараются скрывать, подчеркивают свою «особость», а она пишет честно. У нее — самый, пожалуй, сложный, трудный путь, путь беженки, у которой нет никаких оснований, чтобы остаться в чужой стране.
— А какие основания есть у других?
— Есть, я думаю, «белый», легальный, не унизительный путь — когда не приходится ни обманывать никого, ни скрывать ничего, ни работать уборщицей или кем-то в этом роде. Это когда люди приезжают на работу, когда они с самого начала востребованы. У меня, наверное, путь «полубелый» — тоже легальный, не надо было ничего скрывать, потому что я выходила замуж. Но находить свою «нишу» в западном обществе, да еще переехав из советско-перестроечной действительности, когда здесь все по-другому, было непросто, а порой и болезненно. Ведь немецкий (новый!) муж — это совсем не то, что привычный, старый — не в смысле возраста, а в смысле совместной семейной жизни — русский муж, с которым и язык один, и привычки, и понятия. Особенно непросто мне было после развода. В некоторые страны можно было попасть, только выйдя замуж или обманом — изображая преследуемого борца за права или еще что-то придумывать, хотя все это было противное вранье. А она ничего подобного не совершала. И я уважаю ее за то, что она нашла в себе силы откровенно, непосредственно выплеснуть все, иногда и малосимпатичные, детали этого долгого пути. Безусловно талантливая женщина. Ведь общение здесь между эмигрантами- беженцами-«асюлянтами» очень специфическое: пускают пыль друг другу в глаза, скрывают — здесь не принято даже спрашивать, как человек попал в Германию. Многие евреи вообще стараются не афишировать свое происхождение.
— Да?
— Конечно. Они говорят: никогда не знаешь, что о тебе думают на самом деле. И вообще все, кто приехали, вне зависимости от этнических корней, здесь автоматически превращаются в «русских». Хотя существуют самые разные союзы.
— Но экономически большинство, наверное, существует на пособие?
— Не принято обсуждать вопрос, кто на что здесь живет. Большинство — да, на пособие. Вот, кстати, пример. После писательского собрания, о котором я начала рассказывать, я шла домой с одной знакомой, Верой. Она пишет стихи, и, на мой взгляд, совсем неплохие, печатается в разных русскоязычных литературных журналах в Германии. Типичный случай. Приехала в конце восьмидесятых, да еще со своим «самоваром в Тулу», причем «самовар» был скорее балластом, а не помощником.
— Это комплекс русской женщины — хоть какой, но мужичонка рядом, надо быть замужем.
— Вот именно. Долго искала работу, хваталась за любую и, кажется, нашла — уход за лежачими больными. Но все равно не чувствует себя на равных. И к тому же это так далеко от ее профессии учителя! Очень устает от этой работы: сутки через двое, представляешь? Тут уж не до стихов. И, по-моему, она «придавлена» работой, из-за этого и настроение необщительное. Хочет искать что-то другое, но это ой как непросто в Германии! И так проходит жизнь — «в мечтаньях об ином», а на деле — ничего иного не предвидится.
— Вчера я случайно разговорилась с одной русской — в музее встретила. Она тоже жаловалась: и на одиночество, и на плохо оплачиваемую работу, и на отношение администрации. Все жалуются, всем плохо!
— Это знакомо!
— А зачем ехали, спрашивается?
— Ну, время было сложное… Сейчас бы многие, я думаю, вернулись, но концы обрублены… И здесь никак, по существу, не приживаются: почему-то им хочется переделать их на свой лад.
— Это как?
— Понимаешь, для них все — плохо! Они почти все время в борьбе против чего-то или за что-то.
— Как учили.
— В том-то и дело. Считают, что общество, в которое они попали, нужно переделать, оно их не устраивает, раздражает, они хотят приспособить его к себе, а не себя к нему. Для меня это — как «отрыжка» советскости мышления, не более того. Я понимаю принципиальность и прямоту. Но, с другой стороны, с людьми иногда трудно контактировать именно из-за этого, из-за их «упертости», что ли. Такая прямолинейность и негибкость, мне кажется, является недостатком, ты не находишь?
— В определенных ситуациях — разумеется.
— А это именно такая ситуация. Ведь мы живем в
— В принципе, у нас то же самое, — хмыкает Таня, вспоминая «любимые увлечения» Кости.
— Конечно. Поэтому меня удивляет, когда многие хранят в себе замашки интеллигентщины и хотят навязать всему миру свое интеллигентское мировоззрение: мы наш, мы новый мир построим, и все это должны принять. Так и живут тут на обочине, никак не вживаясь в западный образ жизни и ничего про запад не понимая.
— В супермаркете отовариваться — это, конечно, не означает жить в обществе…
— Потому и кричат, что все плохо.
— Ну, у вас тут свои проблемы, нам бы такие, — улыбаясь про себя, замечает Таня. — Вообще, это все не мое.
— Откуда ты знаешь, что твое, а что — нет?
— Мне так кажется.
— Для меня главное — чтобы не напрягал. Здесь каждый живет сам по себе, никто никого не «достает». По вечерам только необходимыми словами перекидываются. А у нас с ненужными расспросами в душу лезут. Мой, во всяком случае, такой был. Вот и сбежала от него подальше.
— Не знаю… Все-таки разница менталитетов… Это не для меня.
— Никогда нельзя что-то категорично утверждать. Сама не знаешь, как обернется.
— Ладно, закрываем дискуссию, — говорит Таня и углубляется в туристический буклет с планом города. — Давай лучше сходим в Музей майолики — указано, что он где-то рядом.
— Обязательно! И фабрику посетим и в магазин зайдем.
— Отлично, заодно сувениры куплю.
Таня!
Как ты добралась?
Замечательно!
Регенсбург — очаровательный город, по-другому сказать не могу. И если бы времени было больше, я бы, наверное, не устала целыми днями бродить по его улочкам. Башни, Ратуша, Собор Святого Петра,
