Костя что-то промямлил про корпоративный культпоход на новую постановку Романа Виктюка — заготовка у него имелась. Но взгляд, которым Лева смерил отца… Только отца, на спутницу даже не взглянул, хотя Костя представил ее: «Вот, познакомься — Марина, она же и организатор мероприятия». Лева вежливо поздоровался, отец и сын обменялись несколькими словами, типа понравилось-не понравилось, чтобы не молча, — и разошлись после звонка. «Прикольный спектакль», — бросил напоследок сын с почти незаметно проскользнувшей на лице улыбкой. Костя и сейчас не уверен до конца, к чему эта фраза имела отношение: то ли к реальному театру, то ли к тому, что произошло в театре, то ли к словам про корпоративную тусовку.
Впрочем, почему нельзя? Почему нельзя пойти в театр сослуживцам? Можно. Сослуживцам — можно. Даже здорово: пойти и потом вместе обсудить. Сослуживцам.
Говорят — статистически проверено, — большинство мужчин в возрасте от сорока до пятидесяти разводятся и женятся второй раз. Но ведь это — большинство. А он, Костя, относится к меньшинству — к тем, особенным, которые не подчиняются общей мерке и не хотят влезать в прокрустово ложе понятия «обычный»: «обычный роман», «обычный случай», «обычный человек», «обычная ситуация» — все эти пошлые слова, которые произносятся и употребляются по отношению к этому самому «большинству».
Он успешный, доктор наук, в тридцать пять лет защитивший диссертацию, он видит перед собой цель — не ближнюю, а в перспективе. И продвигается к ней, находя путь в любой ситуации. Поэтому на нем не отражаются катаклизмы, дефолты и кризисы. Поэтому он всегда в центре, а не на обочине, востребован в сфере бизнеса.
Он являет собой некий положительный стандарт общества, и если его жизнь и вертится как perpetuum mobile: раз и навсегда налажено, без потрясений и срывов, — то на верхней волне. Не на самой верхней, но достаточно близкой к ней, в которой есть те, про кого говорят: «Он вполне кремлевский человек, дружи с ним».
Вот брат Сева, старший, считавшийся таким умным, всегда двигавшийся по административной лестнице функционер, надежда семьи, чего он так в конце концов и не оправдал, рухнул сразу. Конечно, все спихнули неудачу на возраст: катаклизм грянул, когда Сева был практически в конце карьеры. Он еще побарахтался пару-тройку лет в каких-то довольно сомнительных коммерческих структурах, куда его устроили по знакомству и временно терпели как коммерческого директора, он даже съездил один раз в какую-то заграницу. Но так и не выплыл — в результате оказался невостребованным и пошел ко дну: он больше нигде не работал, получал пенсию, и всю семью с двумя детьми фактически тащила на своих плечах Лена.
И Костя, хорошо понимая ситуацию брата, в глубине души оправдал его, когда брат — Костя был совершенно уверен, что все произошло с подачи Лены, иначе Сева, в душе трусливый, никогда бы не пошел на такое, тем более по отношению к младшему брату, — влез в аферу и попытался приватизировать их с Таней квартиру, в то время как они всей семьей были в отъезде. Это произошло еще в середине девяностых, когда хватали то, что плохо лежит. И, видимо, Лена натолкнула на мысль: а вдруг не вернутся, добру — пропадать, что ли? Так представлял себе это Костя.
Таня, приехав через полгода, тут же размотала весь закрученный с переоформленными документами клубок и навсегда обрезала контакты между ними:
— Он подонок, и ты это прекрасно знаешь. Он был таким всегда. Он всегда завидовал тебе. И ты это тоже прекрасно знаешь.
Она не сказала вслух, но Костя почувствовал в ее словах намек на тот далекий эпизод из почти что детства, который, по существу, никогда не забывался.
Костя молчал, потому что все, что сейчас сказала Таня, было правдой.
— Он только ждал, всегда ждал, когда можно утащить у тебя хотя бы что-то. И наконец дождался крупного куска.
И это тоже была правда.
— О чем ты говоришь?! — кричала Тане его мать по телефону. — Ты что, хочешь сказать, что у меня нечестный сын?!
Но Таня выдерживала оборону:
— Имейте в виду, Майя Михайловна, он ответит передо мной по закону. Это уголовно наказуемое преступление.
— Ты хочешь сказать, что мой сын — уголовный преступник?!
— Я не «хочу сказать», потому что это так и есть.
— Не марай грязью честное имя моего сына!
— Наседка, которая защищает своего цыпленка, — с горечью сказала Таня после одного подобного разговора. — Таким тоном разговаривают только с чужими людьми. Какие же мы после этого родственники? Я ее понимаю — это ее сын, но принять не могу.
— Она не разобралась в ситуации, — попытался еще раз защитить мать Костя.
Но Таня взглянула на него, пожала плечами и ничего не сказала.
Костя сознавал, что сердце у нее все больше и больше черствеет по отношению к свекрови. В этой истории Лена тут же благоразумно ушла в тень и хранила полное молчание, как будто ничего не происходило. Костя попытался один раз намекнуть на ее роль во всем, что касалось дел брата, на его всегдашнюю мягкотелость, но Таня даже бровью не повела на эти попытки обелить Севу:
— Он взрослый человек и отвечает за свои поступки сам.
— Не пыли, Таня, — угрожающе-хладнокровно начал Сева, когда Таня позвонила ему, чтобы высказаться напоследок и прояснить ему дальнейшие свои действия. — Имей в виду: за мной стоят коммерческие структуры. И попробуй сделать хоть шаг! Ты поняла?
Она просто положила трубку на рычаг.
— А что он еще мог ответить тебе? — пожал плечами Костя. — Это самооборона. Он никогда ничего не сделает. Просто блефует.
Таня вскинула глаза на него, и от ее взгляда у Кости пробежали по спине мурашки.
— Он — подонок, — членораздельно и спокойно произнесла Таня. — И я хотела, чтобы он это раз в жизни осознал.
Мать еще продолжала топтаться в этой куче дерьма: она каждый день звонила и убеждала Таню, что ее сын — «порядочный человек», а произошла какая-то ошибка, и в этом виноват не Сева, а «дядя Вася».
Но Таня, высказавшись перед Майей Михайловной, кажется, до конца, перестала подходить к телефону.
— Больше говорить нам не о чем, — сказала она Косте. — Если в бумагах написано имя твоего брата: Всеволод Наумович, то какая «ошибка» могла произойти? Откуда могло выплыть его настоящее отчество, если не видеть паспорта, где оно записано черным по белому? Никто же никогда не называл его «Наумович» — только «Николаевич»! Ты-то ведь Николаевич! Поэтому ни о какой якобы «путанице» с именами, в которой меня убеждают, допущенной кем-то — понимаешь,
Телефонные звонки раздавались по несколько раз в день, Таня смотрела на аппарат — и не подходила. Мать пыталась давить на Костю, чтобы помириться. Костя отвечал, что не умеет улаживать конфликты.
И на этом была поставлена точка — «родственники» перестали существовать навсегда. Таня так больше никогда и не помирилась с Костиной матерью; каждый раз, когда та пыталась прозвониться к ним, клала трубку на рычаг. У Тани всегда была эта сторона характера сильной — Костя знал это очень хорошо: она могла выбросить человека из памяти и даже не вздрагивать при упоминании его имени, он просто исчезал из ее сознания и никогда больше ее не интересовал. Мать — это тоже Костя хорошо представлял — страдала, потому что не виделась больше ни с внуками, ни с ним. Хотя Таня сказала, что все касается только ее и что Лева с Катей и Костя могут продолжать отношения, и даже должны — она повторила это — продолжать отношения, но все, разумеется, тут же развалилось.
Кузены перестали общаться между собой. Костя, тяжело вздохнув, тоже примирился с тем, что произошло, и постепенно отодвинул родственников от себя, и брата тоже. Не хотелось больше звонить Севе
