двумя дорожными сумками. Ни адреса не оставили, ни телефона — растворились навсегда. И кто они вообще были — тоже сказать никто не может, никто их и не знал: приехали откуда-то из Орла, кажется; квартиру выменяли в Москве; где работали, чем занимались — неизвестно. Или вот недавно он вспомнил, глядя на «скорую» у соседнего дома: кто-то рассказывал, как врач одного пациента лечил. Пациент вдруг скоропостижно скончался от какой-то непонятной болезни. А потом так же скоропостижно и непонятно скончалась и его жена. И в их квартиру въехал тот самый врач, который лечил… Чем не сюжет для кинофильма? Все эти случаи Всеволод Наумович перемалывает в голове, лепит одну деталь к другой и получается не хуже, чем у детективщиков. Времени у него много. Потому что сам он давно не работает — практически сразу, как заварилась эта коммерческая каша и многие отделы в министерстве, да и сами министерства, стали разгонять. Благодаря старым связям матери он попал тогда в одну фирму коммерческим директором — мать, как и в его молодости, как всю жизнь устраивала его дела, втиснула его туда каким-то чудом через детей каких-то своих знакомых. Фирма только создавалась, срочно искали связи в Турции, в Индии, с западными партнерами — на продажу деталей из редких металлов, которые изготавливал один подмосковный заводишко то ли в Ступино, то ли в Белых Столбах: умные люди срочно наладили тогда там производство. Всеволоду Наумовичу удалось даже в Испанию съездить и в Анкаре побывать, чтобы обеспечить фирме рынок. Но на этом все для него и оборвалось. Потому что пришла эта сука молодая, которая умела тянуть одеяло на себя. Если бы не она, не один год еще держаться можно было бы, несмотря на возраст. Он нарочно тогда дал волю этой телке, чтобы оступилась, подсунул бумаги. Дотошная оказалась. Долго искала — и нашла, где он ее подставить хотел. Сказали, чтобы сделал втихую: просто чтобы тут же свалил, сам убрался от них по-хорошему. Не наехали. Пожалели.
Опять вспомнив сейчас эту гадину, из-за которой ему перекрыли кислород, Всеволод Наумович инстинктивно машет рукой: эта шлюха сама такие дела там завернула потом… Он ведь килькой плавал среди них, по мелочи маржу имел: семью надо было кормить в то тяжелое время. Без этого никогда не обходится. По крупному он бы испугался, наверное А может, и нет? Втянуться надо, а там само пойдет… Он не раз уже думал об этом. Ладно, что сделано, то сделано. Закончилось. Сейчас благодаря этой шмаре, которая под себя копает, бывшая невзрачная компания стала холдингом, он слышал, наладили теперь большое производство не то кондиционеров, не то холодильных установок. Гонят, говорят, что-то на экспорт даже. А тогда — просто конторка была, тыкались носом в разные места, чтобы выжить, проекты составляли, с бумагами совались, в закрытые двери стучались, чтобы пробиться, не пойти на дно…
Так он остался без работы — вышел на пенсию, то есть.
А куда устроиться можно было в его годы? Разве что сторожем или билетером. «Ну, на мою шею сел», — вздохнула тогда Лена — подытожила ситуацию. Но он хоть когда-то мог распоряжаться собственными деньгами, даже когда получал хорошую зарплату? Всё ей отдавал, она распределяла, кому, куда, сколько. Он один раз высказался, так тут же получил: «Сиди молчи, не взбрыкивай! Деньги! Можно подумать, зарплату необыкновенную получает! Лучше ребенку сто баксов дай!» Это когда он стал приносить «баксы», когда Лена аккуратно каждый месяц ходила в обменный пункт. Но когда их, баксов, не стало, когда поняли, что все потерял навсегда, Лене пришлось одной везти семейную тележку. И она взвалила и везла, причем молча, не попрекнула больше его ни разу тем, что он потерял работу. И вообще Лена — только на словах все, а на самом деле, если честно признаться самому себе, что бы он без нее делал? Двоих детей ему родила, весь дом на ней держится. Никогда он не слышит от нее ни одного тяжелого вздоха, никаких жалоб. А что раньше говорила — так мало ли что говорится? Одни слова ничего не значат. Лена его, Севу, любит, он это очень хорошо знает. Лаской никогда его не балует, да, больше ласки от него исходит — и обнимет, и чмокнет ее в щеку. Она только легонько отпихнет: «Ладно тебе, Сева, не приставай! Видишь: занята». Но Лена за него горой постоит, если что. Ворчит? Грубо разговаривает? А кто не ворчит? Кто не груб? Что бы он был без нее сейчас? Она создала для него то, что называется словом «дом». Хорошее слово, ёмкое! Благодаря Лене у него самое большое богатство, о котором мечтает каждый, — семья!
А что еще нужно человеку в жизни, если разобраться? Работа, до которой двадцать минут на троллейбусе — а в хорошую погоду приятно пешком пройтись, — приличная для мужчины зарплата, на которую он может содержать семью, и очаг. Все это называется одним словом — стабильность. И у него она всегда была и есть. Благодаря Лене у него обеспечен background. Хорошая у него жена, надежная.
Иногда Всеволоду Наумовичу вспоминается его первая жена, Вероника, — Ника, так ее всегда называли. Как это все теперь далеко!.. Где она теперь?.. Красивая была, конечно, лицо породистое — дворянская кровь видна была сразу. Об этой самой «крови» рассказывали всем с гордостью: вот, мол, какую Сева жену взял! Да еще врач! «У Севы жена — врач!» — значительно произносил отец и смотрел, какое впечатление произвело на собеседника. А что вышло? Сева еле оправился от удара, когда его выставили, по существу, за дверь. Использовали, чтобы получить после института распределение в Москве, — и тут же указали на дверь: ты нам больше не нужен. И он собрал чемодан, с которым к ним пришел, и так же — ушел. Но лучше гнать прочь эти эпизоды его биографии, они и теперь слишком болезненны для него.
А вторую жену вообще не стоит вспоминать: промелькнула — и забылась навсегда, даже мысленно он никогда не произносит ее имени. Да, была у него вторая жена. Просто подвернулась, как говорится, в подходящий момент. Познакомились на вечеринке. Из «не нашего круга»; конечно, мать таких не любила, он знал это. Глаза узковаты, и скулы — монгольские крови какие-то. Но в общем ничего: фигурка в порядке, ножки. В интернате работала, преподавала в младших классах. Один раз вдруг прошел слух, что у них в министерстве будут давать жилплощадь, но только женатым, — зашушукались по углам, намеки разные стали делать, глазами многозначительно поводить. Как же упустить возможность? Ведь сколько лет мечтал жить самостоятельно, без родителей. С Сёмкиной квартирой тогда, после смерти Сёмки, не вышло — эта сучка деревенская, его жена, уцепилась крашенными когтями, — так хоть теперь законную комнату от работы получить.
— Только идиот может упустить такую возможность! — решительно говорит мать.
Они сидят на кухне: бабушка на диване, мать убирает со стола пустые чашки, Сева не спеша допивает чай, уткнувшись в очередной роман Стругацких.
— Ты понимаешь, это же государство бесплатно дает! — продолжает за его спиной мать.
— Да, Севуля, — поддакивает бабушка — это тот редкий случай, когда она соглашается с матерью, — потом посмотришь, разменяться с соседями потом можно.
— Главное — во что бы то ни стало — получить! Понимаешь? — И он чувствует, как мать многозначительным взглядом сверлит его спину.
Даже отец, который не произносит по этому поводу ни одного слова — это его обычный маневр: всегда уходить в сторону в подобных ситуациях, — кажется, тем не менее, в заговоре с другими.
Сева вздыхает и молчит. Пусть за него решают, в конце концов. Он потом всегда сможет сказать своей совести, что он в этом не участвовал. Если она спросит, конечно.
— Что тебе стоит? — мать явно намекает на то, чтобы он оформил свои отношения в загсе. — Да — да, нет — нет. Она женщина… вполне… — слегка запнувшись, убеждает мать и тут же добавляет: — Тебя любит…
Мать не договаривает, но Сева прекрасно понимает, что за этим кроется.
— Не знаю, — вяло отзывается он, не отрываясь от книжки.
— А я тебе говорю! — настаивает мать.
— Я подумаю, — наконец отвечает он.
Поэтому он предложил, чтобы они быстро зарегистрировались в загсе. В то время у него попросту другого варианта не оказалось в кармане, хотя он знал, что она уже безнадежно болела. Все знали. Но бросить после того, как у нее признали лейкемию? Как-то не выстраивалось: что скажут о нем на работе? Там ведь всегда все знают и шелестят языками друг другу в ухо. Поэтому он тянул, хотя давно устал от нее. А оказалось, все очень даже на руку. Таким вот образом он и получил комнату. Да, через несколько месяцев остался один, хотя регулярно ездил после работы в больницу, сидел, говорил необходимые слова, даже похудел от недосыпания так, что брюки сползали. Мать тоже старалась изо всех сил, ездила, своим министерским «девочкам» рассказывала, какой ужас происходит, как волосы выпали и зубы почти все потеряла, как на костылях передвигается. Тяжело досталось, на работе сослуживцы жалели его искренне,
