— Мне приходилось слышать, как он рассказывал о Чикаго. Он знал этот город хорошо и там работал. Он говорил мне о тамошних угольных и железорудных разработках. Он много путешествовал в свое время.
— Он не занимался политикой? Не имеет ли это тайное общество какой-либо связи с политикой?
— Нет, к политике он относился безразлично.
— У вас нет оснований думать, что он был преступником?
— Напротив, я не встречал человека честнее его.
— Не замечали вы чего-либо странного, когда жили вместе в Калифорнии?
— Он часто уходил в горы и работал там на нашем участке. Он вообще избегал людных мест. Вот почему я тогда еще подумал, что он кого-то опасается. Потом, когда он неожиданно уехал в Европу, я убедился, что это именно так. Я уверен, что он получил тогда нечто вроде предостережения. Через неделю после его отъезда шестеро человек справлялись о нем.
— Как они выглядели?
— Грубоватые на вид парни. Пришли на рудник и пожелали узнать, где он находится. Я сказал им, что Дуглас уехал в Европу и что я не знаю, где его искать. У них было что-то недоброе на уме — это ясно.
— Были ли это люди калифорнийцами?
— Не думаю, чтобы это были калифорнийцы. Но, несомненно, — американцы. На шахтеров они не походили. Словом, не знаю, кто они были, но я был рад, когда они ушли.
— Это произошло шесть лет тому назад?
— Да, примерно.
— А до того вы с Дугласом провели в Калифорнии пять лет; и та, неизвестная нам история произошла, надо полагать, не менее одиннадцати лет назад?
— Да, видимо так.
— Это должно быть, была очень сильная вражда, если она длилась до сих пор и привела к такому печальному финалу, должно быть, довольно темное дело.
— Я думаю, оно бросало тень на всю его жизнь. Мысль о нем никогда не выходила из его головы.
— Но раз человек знает, что над его головой висит опасность, и знает, какая это опасность, не находите ли вы, что он мог обратиться за защитой к полиции?
— Вероятно от этой опасности никто его не мог защитить. Да, вот еще что вам необходимо знать; он всюду ходил вооруженным. Всегда носил револьвер в кармане. Но в эту ночь, к несчастью, он был в халате и оставил револьвер в спальне. Раз мост был поднят, я думаю, он считал себя в безопасности.
— Я хотел бы пояснее разобраться в этих сроках, — сказал Мак-Дональд. — Шесть лет назад Дуглас оставил Калифорнию. Вы последовали за ним в следующем году, не так ли?
— Совершенно верно.
— И он был пять лет женат. Значит, вы вернулись в Англию около времени его свадьбы?
— За месяц до венчания. Я был его шафером.
— Знали ли вы миссис Дуглас до свадьбы?
— Нет, не знал. Я ведь долго не был в Англии.
— Но после этого вы часто ее видели?
Баркер холодно взглянул на сыщика.
— Я часто видел его после этого, — ответил он. — Если же я видел ее, то только потому, что невозможно посещать человека, не будучи знакомым с его женой. Если же вы предполагаете, что…
— Я ничего не предполагаю, мистер, Баркер. Я обязан задавать все те вопросы, какие нужны для выяснения дела. Но я не имел намерения оскорбить вас.
— Некоторые вопросы оскорбительны, — гневно отвечал Баркер.
— Мы просто желаем знать факты. В ваших интересах и интересах всех нас, чтобы они были выяснены. Мистер Дуглас одобрял вашу дружбу с его женой?
Баркер побледнел, и его большие сильные руки конвульсивно сжимали одна другую.
— Вы не имеете права задавать подобные вопросы! — крикнул он. — Что общее имеет это с делом, которое вы расследуете?
— Я должен повторить свой вопрос.
— Тогда я отказываюсь отвечать, — отрезал Баркер.
— Вы, конечно в праве отказаться, но знайте, что ваш отказ является сам по себе ответом.
Баркер помолчал минуту. Его властные черные глаза выражали сильное напряжение мысли. Потом он улыбнулся и взглянул на нас.
— Хорошо, я вижу джентльмены, что вы только исполняете свою обязанность и что я не имею права мешать вам. Я только прошу вас не мучить миссис Дуглас подобными расспросами, так как ей пришлось и без того много пережить.
Я должен сказать вам, что бедный Дуглас имел всего один недостаток, а именно — ревность. Он любил меня — ни один человек не мог больше любить своего друга. И он обожал свою жену. Он любил, когда я приходил сюда, и очень часто посылал за мной. А когда он видел, что его жена и я болтали, на него точно налетала волна ревности, он терял всякое самообладание и говорил в такие минуты ужаснейшие вещи. Из-за этого я часто давал клятву никогда больше нё приходить сюда, но он писал мне такие покаянные и умоляющие письма, что я изменял своему слову. Но вы должны поверить мне, джентльмены, ибо это мое последнее слово: никто в мире не имел более любящей и верной жены и — я смело могу сказать — друга, более преданного, чем я.
Это было произнесено с горячностью и чувством, но и после этого инспектор Мак-Дональд не сразу отпустил свидетеля.
— Вы знаете, — сказал он, — что обручальное кольцо убитого снято с его пальца?
— По-видимому, так, — сказал Баркер.
— Что вы хотите сказать этим «по-видимому»? Вы же знаете, что это — факт.
Баркер казался растерянным и смущенным.
— Когда я сказал «по-видимому», я хотел сказать: вполне допустимо, что Дуглас сам снял кольцо.
— Тот факт, что кольцо исчезло, кто бы его не снял, наводит на мысль, что между браком Дугласа и преступником имеется некоторая связь.
Баркер пожал плечами.
— Не могу сказать, на какие мысли это наводит, — отвечал он. — Но если вы намекаете, что это может бросить тень на репутацию миссис Дуглас, то… — глаза его засверкали, но он видимым усилием воли сдержал волнение. — То вы на ложном пути, вот и все.
— Я больше не имею вопросов, — холодно сказал Мак-Дональд.
— А у меня только один маленький вопрос, — заметил Шерлок Холмс. — Когда вы вошли в комнату, там горела только свеча на столе, не так ли?
— Да, так.
— И при ее свете вы увидели, что произошло нечто ужасное?
— Совершенно верно.
— Вы тотчас же позвонили?
— Да.
— И помощь прибыла очень скоро?
— Через минуту или около того.
— И когда люди прибежали, они увидели, что свеча потушена и зажжена лампа. Это кажется довольно странным.
Баркер опять проявил признаки смущения.
— Я не вижу в этом ничего удивительного, мистер Холмс, — отвечал он после некоторой паузы. — Свеча давала скверный свет. Моей первой мыслью было заменить ее чем-либо получше. На столе стояла лампа, и я ее зажег.
